— А кто тут спрашивает Зарубину?
— Я, я! — торопливо ответил Никита.
— Так её нет. Она выписана.
У Никиты оборвалось сердце.
— Её не могли выписать, — сказал он испуганно. — Она тяжело ранена.
— Однако же её нет.
Холодея от ужаса, страшась непоправимого, он спросил:
— Может... с ней... что-нибудь... случилось?
— А что может случиться, когда её выписали?
— Почему? Почему же выписали?
— А я знаю? После расстрела на Невском все побежали из больницы. Она ранена, вы сказали? Ну так вот: ей нельзя оставаться у нас — идут аресты. Люди стали жестокими, как царь Ирод, — берут прямо с больничной койки.
Боясь утвердительного ответа, Никита в тоске и страхе спросил:
— Может, и её... арестовали?
— И вовсе нет, я же вам сказала.
Опустив плечи, Никита побрёл к выходу.
— Вы оставили записку, — сказала старуха.
Он вернулся, взял записку, перечитал её и, разрывая на мелкие клочки, вышел из больницы. Весёлая публика по-прежнему заполняла улицу, в сквере играли ребятишки и судачили няни. Оборванец с небритыми провалившимися щеками выкрикивал глухим голосом:
— Деятели революции! За три рубля шесть больших портретов! За один рубль двадцать открыток первых народных министров и возвратившихся из ссылки революционеров!
Усатый швейцар для кого-то почтительно распахнул зеркальные двери гостиницы. Набитый битком трамвай пересёк улицу. Высокий морской офицер с породистым лицом и погонами кавторанга прикрикнул на Никиту, заставил повторить строевой шаг.
Но и к его окрику Никита остался равнодушен. Побрёл дальше в нарядной толпе, не думая о том, что ему лучше бы уйти с людской улицы.
Так он дошёл до Лидиного дома в полной уверенности, что там её нет. На пятый этаж поднимался медленно, тяжело... Дверь открыла хозяйка.
Видя, что она обрадовалась его приходу, но всё ещё боясь поверить в своё счастье, Никита, волнуясь, спросил:
— Дома? Здорова?
— Да проходите, проходите. Заждались вас.
Шагая на цыпочках по сумрачному коридору, стараясь заглянуть в лицо женщины, он продолжал спрашивать:
— Как она? Когда привезли? Доктор приходил?
Улыбаясь, та ответила:
— Да идите, идите. Сама всё расскажет. — Приоткрыв дверь, сказала: — Лидочка, твой потерявшийся друг явился.
— Никита, я так рада, — произнесла из глубины комнаты Лида и протянула ему руку.
Всё так же, на цыпочках, неловко, Никита подошёл к ней и осторожно взял протянутую ладонь. Хотелось стать на колени, прижаться к нежной коже руки, но он решился лишь чуть погладить пальцы. Подвинув стул, сел подле постели.
— Ты жив? — улыбнулась Лида.
— Это ты, а не я... Что мне сделается?
— Что ты! Керенский свирепствует — в армии тоже поголовные аресты.
— Я человек маленький.
— Ничего себе, маленький, — сказала Лида, ласково глядя на него, — вон какой детина вымахал.
— Так я не про то...
— Никитка ты, Никитка, — сказала она. — Кит...
— Лидушка, — молвил он, чувствуя, как голос её кружит голову, — как ты?
— Ты мой спаситель, — сказала она, глядя на него сияющими глазами. — Дважды я обязана тебе жизнью.
— Лида...
— Всё хорошо. Курсистки-то там наши были, с Бестужевских. И доктор наш. И в больницу знакомую направили. Так что всё хорошо.
— Но ты же ушла из больницы? Как сейчас?
Она грустно улыбнулась:
— У нас из мужской палаты взяли сразу троих. Ворвались ночью, схватили с кровати... А один ранен в голову...
Она неожиданно заплакала.
— Лидушка, — растерянно произнёс Никита.
— Ничего... Распустилась. Больше не буду. — Изобразив на лице беззаботную улыбку, объяснила: — Вот меня и решили выписать.
— Но как же ты без доктора? — продолжал допытываться Никита.
— О! У меня такой доктор, что ты просто удивишься. Твой знакомый.
— У меня нет знакомых докторов.
— Есть, — уверенно сказала Лида. — Приходи завтра и увидишь. Сможешь прийти? — с тревогой спросила она.
— Постараюсь, — ответил неуверенно Никита. — Времена изменились, сидим под запором.
— А как ты сегодня?
Он рассказал о разговоре с подполковником и побрякал в кармане медалями.
— Покажи, — попросила она. Рассматривая медали, спросила с удивлением: — И это всё не твои? Почему? Я же слыхала, что ты был выдающимся борцом?
Никита ответил смущённо:
— Иногда боролся удачно. Но Верзилин был куда известнее меня.
Желание быть справедливым к себе и не уронить себя в Лидиных глазах заставило его уточнить после некоторого молчания: