Аляповатая пошлость конфетных картинок всегда была противна Рюрику, но сейчас обезображенный и искажённый «Гол» вызвал у него смех.
А Наташа прижалась к нему, но когда он хотел её поцеловать, приложила палец к губам и кивнула на шофёра.
И только дома, бросившись ему на шею, заявила:
— Никогда не была так счастлива, как сейчас.
— А в прошлом году, когда завоевала лавровый венок? — напомнил осторожно Рюрик.
Она отстранилась, подумала немного и сказала:
— Нет. Там была заведомая удача. А здесь — конец твоего горя. Я — в тебе. Понимаешь? В тебе. И в прошлом году я не смогла бы стать чемпионкой, потому что вся тоской изошла из-за твоих неприятностей. А «Огонёк» был и моей радостью. Понимаешь, твоя победа помогла мне одержать победу... И потом— у нас проще. Ведь никто бы не додумался сунуть мне палку под ноги, когда я бежала на рекорд, как сделали тебе...
Рюрик перебил её:
— Я все эти дни чувствовал себя таким одиноким. А ты?
Она смутилась немного, но призналась честно:
— Я не успела, — и спросила виновато: — Ты не сердишься?— И тут же забыла о своём вопросе; стала рассказывать о соревнованиях. Через несколько минут вдруг спохватилась: — Я разболталась? Вот дура!
— Продолжай, — успокоил её Рюрик. — Я так люблю слушать твой голос.
Но Наташа снова обняла его и прошептала на ухо:
— Ты до сих пор любишь меня?
— И ты ещё спрашиваешь?..
Сердце его защемило от счастья, и жизнь снова стала хороша.
Через несколько месяцев его вызвали в Союз художников и предложили устроить персональную выставку.
Однажды Рюрик прибежал домой как ошалелый и сказал Наташе, что его приглашает к себе секретарь обкома партии Мокин.
— Может быть, тебе надеть медали? — осторожно предложила Наташа.
Рюрик засмеялся.
А Наташина мать сказала сварливо:
— Вы слушайте, когда вам дело предлагают. Медали пригодятся, когда вы станете просить квартиру.
Напоминание, что он до сих пор лишний в этом доме, огорчило Рюрика, и он пошёл в обком в скверном настроении.
Но обаяние и внимательность Мокина заставили его забыть обо всём, кроме выставки, и он даже осмелился напомнить:
— Удобно ли устраивать выставку, Геннадий Дмитриевич? Ведь обо мне писали...
— А,— небрежно махнул тот рукой, — читал. На всякий роток не накинешь платок.
Тогда Рюрик осмелился ещё больше:
— А что, если устроить выставку двух поколений Коверзневых: мою и отца? У него есть прекрасные изделия из дерева. Кроме того, он автор нескольких книг о русских борцах. К открытию выставки у него выйдет книга воспоминаний. Эта книга разоблачает нравы дореволюционного цирка, и выход её оказался мыслим только при Советской власти. Разрешите, я вам прочитаю немного?
— Читайте, — поощрительно улыбнулся Мокин.
Рюрик достал взятые с собой гранки:
«...Попытки организовать настоящую борьбу делали граф...— Графа можно зачеркнуть, — пробормотал Рюрик. — ...Рибопьер и я, но из этого ничего не вышло: борцы, привыкшие к «шике» в течение двух десятилетий, отказывались...» Вот, вот, дальше: «Работая с Татауровым и другими чемпионами России в течение нескольких лет, устроив более 50 чемпионатов и имея в них до 500 борцов, я ни разу не видел, чтобы с кем-либо из этих борцов Татауров и другие чемпионы боролись серьёзно. Обыкновенно перед борьбой я или они назначали борцу, как бороться, то есть делать «ничью» или ложиться через назначенное количество минут и с известного приёма. Но я однажды видел, какой вид имел Татауров после серьёзной борьбы с Улановым, проходив в стойке час и не сделав ни одного приёма. Татауров был весь побит и поцарапан, тело его покрылось массой фурункулов, и в течение двух недель он не мог прийти в себя, отказывался первые дни бороться даже со своими «яшками»...
Рюрик читал ещё; Мокин трижды снимал трубку со звонившего телефона и говорил приглушённо: «Занят».
Свернув гранки и уже стоя, Рюрик сказал:
— И ещё одно, Геннадий Дмитриевич: отца просят вместо фамилии поставить псевдоним, а он — очевидец, свидетель...
Мокин улыбнулся и сказал:
— Насчёт фамилии мы позвоним в издательство. А вашу идею о выставке двух поколений я приветствую: она подчеркнёт, чего смог добиться русский спорт, когда стал свободным. А то ведь на Стокгольмской-то олимпиаде в тринадцатом году— последнее место? А? А сейчас? Ваша-то жена? Ну, ну, скромность... Желаю вам успехов!
После этого разговора Рюрику сам чёрт стал не брат. Он просыпался по утрам возбуждённый, полный энергии. А тут ещё пришёл номер журнала «Физкультура и спорт», в котором были не только репродукции и статья, но даже сообщение, что Рюрик награждён значком «Отличник физкультуры». Скромный значок приобретал для него значение ордена, потому что обозначал признание его работы спортсменами. Рюрик взял в руки Наташину Большую золотую медаль и, пытаясь прочесть латинские слова, погрозился, что оторвёт от неё ленточку и будет носить значок на ней, как орден Подвязки...