Какой-то иностранный журналист с фотоаппаратом через плечо и с блокнотами в руках, видимо, принял Наташино приветствие на свой счёт, потому что бросился к ней сломя голову и чуть не сшиб атлетическим плечом Рюрика с Ванюшкой.
— О, Свен? — изумилась ему Наташа, как старому знакомому.
Ванюшка ткнул Рюрика локтем и подмигнул, Рюрик поднял большой палец, — оба жеста должны были обозначать восхищение Наташиной популярностью. А в её популярности Рюрик убедился окончательно, когда, оставив Ванюшку в кругу друзей на трибуне для привилегированных зрителей, отправился в обход катка. Не было такого места, где бы не склоняли Наташино имя... Наконец все зашикали, заговорили: «Тихо, тихо! Горлова на старте!» Рюрик протиснулся к самой круче снежного вала и увидел Наташу. Вот она уже пролетела под его ногами; она бежала длинным эластичным шагом, и лёд шелестел под её коньками.
Волновался ли Рюрик? Да, волновался. Но его больше занимал сам процесс бега, чем его результат. Когда Наташа второй раз менялась дорожками, Рюрик наклонился и попытался разглядеть выражение её лица...
Кто-то рядом подтвердил его вывод:
— Смотрите, как спокойно бежит. А всё потому, что есть запас: на пятисотку у неё второе время.
Однако другой голос напомнил:
— Жукова-то оторвалась солидно.
Рюрик только сейчас прикинул всё в голове: Наташа проиграла Жуковой на пятисотке две секунды; это соответствует двадцати секундам на длинные дистанции; значит, сейчас, чтобы сравняться с Жуковой, Наташа должна отыграть у неё на трёх тысячах метров двадцать секунд. Это казалось Рюрику невыполнимым, и он, много раз видавший конькобежные соревнования, впервые со всей отчётливостью понял, что дорога каждая десятая секунды на коротких дистанциях! И не удержался, закричал вместе со всеми:
— Давай! Давай!
Однако прав оказался сосед, который заявил злорадно:
— После драки кулаками не машут. Не надо было проигрывать пятисотку. Жукова прочно на первом месте.
И хотя его оборвали сердито: «Не говори гоп, пока не перескочишь: Горлова уже отыграла девять секунд», — его слова оказались пророческими: Наташа пробежала три тысячи метров на восемь секунд хуже Жуковой. А на втором месте оказалась Исакова.
Никогда, казалось, Рюрик не огорчался так Наташиному проигрышу. Когда она поехала в гостиницу, куда её пригласил Аниканов, он отправился домой с дядей Никитой на Ванюшкином «Москвиче».
Весь участок Ленинградского проспекта от стадиона до метро снова был забит толпой; улыбки сверкали на всех лицах — ещё бы, советские спортсменки заняли первые восемь мест! Рюрик горько подумал, что лишь ему не хватает для счастья Наташиного первого места.
Наутро он спохватился, что забыл договориться о портрете отца, и отправился в Третьяковку. Когда он нерешительно открыл дверь служебного входа, девушка, отложив в сторону книгу, выслушала его и сказала с сомнением:
— Боюсь, что вы пришли неудачно: по воскресеньям у нас работает только галерея,— но, увидев, как огорчился Рюрик, добавила: — Посидите немного, я сейчас узнаю.
Через несколько минут по выражению её лица он понял, что ему действительно повезло. Он разделся в гардеробе, где сиротливо висели три пальто, и пошёл на цыпочках за девушкой по низким лабиринтам книжных стеллажей, которые в полусумраке казались ему бесконечными. На лестнице на миг их осветило солнце, но они тут же снова оказались в полусумраке. Из-за просторного овального стола поднялась высокая и худая дама и, стоя, выслушала его просьбу.
Комната состояла из мрамора, зеркал, бронзы и полированного дерева, но Рюрик не мог с уверенностью сказать, что он не ошибается, — так сильно он волновался. Да и как он мог не волноваться, если попал в святая святых, туда, где раньше сидел сам Третьяков!
Пока он бессвязно излагал свою просьбу, на него несколько раз подымал взгляд какой-то пожилой мужчина, сидящий за столом над открытым фолиантом, но в сумраке Рюрик не смог разглядеть его лица.
Дама проговорила с усталой фамильярностью, которую ей подсказали, очевидно, возраст и положение:
— О, дорогой мой, об этом не может быть и речи... До свидания.
Опустив плечи, Рюрик вышел на лестницу, и тут же услышал чьи-то шаги. Так вот, оказывается, кто поднимал на него глаза от фолианта! Тот самый искусствовед, который приезжал на областную выставку.
— Здравствуйте... Вы справедливо сердитесь на меня за мой нейтралитет на вашей выставке. Но, поверьте, у меня была очень шаткая позиция, и я не мог вмешиваться в вашу междоусобную борьбу... Жизнь — сложная штука, вы это должны понять, несмотря на вашу молодость... Боюсь, что своим вмешательством я только повредил бы вам...