Прежде чем полицейские успели открыть рот, она исчезла.
— Мне это не нравится, — сказал Ингвар.
— Что? — спросил Зигмунд. — У нее есть ключ! И ты можешь говорить что хочешь, но в том, что она рассказывает, много разумного.
— Мне не нравится думать о том, что мы там найдем, — сказал Ингвар.
Хальдис Хеллеланд вернулась. Она взглянула на протянутые ей удостоверения и кивнула.
— Рудольф делал ремонт в ванной комнате в прошлом году, — объясняла она, вставляя ключ в замок. — Теперь там такая красота. Но пока все эти рабочие сновали взад-вперед, хорошо было, чтобы у меня был ключ. Никогда не знаешь, кому можно доверять. А потом он так у меня и остался. Ну вот!
Дверь была открыта. Ингвар вошел в квартиру.
В коридоре было темно. Все двери в комнаты были закрыты. Ингвар пошарил в поисках выключателя и нашел его.
— Гостиная там, — показала фру Хеллеланд, теперь оробевшая.
Она прошмыгнула под рукой Ингвара, направилась в другой конец коридора и остановилась там перед двойной дверью.
— Лучше, наверное, будет, если... — начала она и кивнула Ингвару.
Он открыл дверь.
На обеденном столе лежала люстра. Цепочки были спутаны. Одинокая стекляшка свисала со стола. На торчащем из потолка крюке, на котором, очевидно, до недавнего времени висела люстра, в центре круглой гипсовой лепнины, на веревке висел Рудольф Фьорд. Большой и синий язык, открытые глаза. Труп висел без всякого движения.
— Возвращайтесь в свою квартиру и ждите там, — приказал Ингвар Хальдис Хеллеланд, которая так и не осмелилась зайти в гостиную.
Она повиновалась, не задавая никаких вопросов и не пытаясь заглянуть в комнату. Входную дверь она оставила открытой. Они услышали, как она пересекает лестничную площадку и как за ней захлопнулась дверь.
— Черт! — выругался Зигмунд Берли, подходя к трупу.
Он приподнял штанину Рудольфа Фьорда и потрогал ногу.
— Совершенно холодный.
— Ты не видишь письма? — Ингвар не шевелился. Он продолжал стоять и наблюдать за тем легким движением, которое Зигмунд придал трупу, так что тот начал теперь очень медленно поворачиваться вокруг собственной оси.
Перевернутый стул валялся на полу.
Ингер Йоханне в одном-то уж точно права, подумал Ингвар. Она права в том, что это дело дорого стоит. Слишком дорого. Мы блуждаем в потемках, тыкаемся в разных направлениях. Приподнимаем уголок человеческой жизни здесь, тянем за нитку там. Все распадается. Мы не находим того, что ищем. Но находим то, что ломает людям жизнь. Рудольф Фьорд с этим не справился. Кто ему разболтал? Ульрик? Это Ульрик позвонил ему, чтобы предупредить старого клиента, сказать, что тайна раскрыта? Что уже не имеет никакого смысла притворяться перед женщинами и корчить из себя светского льва?
— Здесь, похоже, никакого письма нет, — сообщил Зигмунд.
— Поищи получше, — посоветовал Ингвар.
— Но я уже...
— Ищи еще. И позвони в полицию.
Рудольф Фьорд не убивал Вибекке Хайнербак, думал Ингвар. Во время убийства он ужинал в Бэруме с коллегами по партии. Алиби подтвердилось. Его никогда ни в чем не подозревали. И все равно мы не могли оставить его в покое. Мы никогда не оставляем никого в покое.
— Здесь нет письма, — раздраженно отчитался Зигмунд Берли. — Он повесился, потому что не хотел, чтобы его застали со спущенными штанами. Вряд ли он мечтал, чтобы все на свете об этом узнали.
— И вот именно то, — сказал Ингвар и подошел наконец к телу, которое перестало вращаться, — что Рудольф Фьорд, возможно, платил за секс любовнику Тронда Арнесена, мы оставим в тайне. Должны быть какие-то пределы разрушению человеческих жизней и... — Он посмотрел на лицо Рудольфа Фьорда. Широкий мужественный подбородок казался теперь больше, глаза налились кровью. Он был похож на выброшенную на берег глубоководную рыбу. — ...И памяти о них, — закончил Ингвар. — Мы оставим свои знания при себе. Хорошо?
— Ладно, — согласился Зигмунд. — Полиция Осло уже едет. Они сказали, будут через десять минут.
Им понадобилось восемь.
Когда четыре часа спустя Кари Мундаль сняла телефонную трубку, раздраженная тем, что кто-то звонит в половине одиннадцатого в пятницу вечером, прошла всего минута, прежде чем она медленно опустилась на стул возле маленького магнолиевого куста в прихожей. Она слушала сообщение партийного секретаря и была почти не в состоянии ответить внятно на те несколько вопросов, которые он задал. Она продолжала сидеть, после того как разговор был закончен. Стул был неудобным, в коридоре было прохладно и почти темно, и все-таки она не могла встать.
Она звонила Рудольфу вчера. Она просто не могла это так оставить. После бессонной ночи со среды на четверг, когда в ее голове перебивали друг друга мысли о преимуществах и недостатках того, чтобы сделать все достоянием гласности, она приняла решение.
Фатальное, как понимала она сейчас.
Так и не решив до конца, хочет ли она начинать дело, она позвонила ему. Не поняв окончательно, выдержит ли партия, а значит, и Хёль Мундаль, еще один скандал, она рассказала Рудольфу все, что знала.
Я так разозлилась, думала она, слыша звук своего взволнованного дыхания. Была разочарована и пришла в ярость. Не могла думать ясно. Я просто хотела, чтобы он знал, что опасность не миновала. Он должен был знать, что его тайна не похоронена вместе с Вибекке. Я так разозлилась, была просто в бешенстве.
— Кто это был, любовь моя? — Хёль Мундаль вышел из гостиной. Свет, проникший сквозь двойную дверь, ее почти ослепил. Муж казался темным силуэтом с трубкой в одной руке и газетой в другой.
— Рудольф умер, — сказала она.
— Рудольф?
— Да.
Муж подошел ближе. Она по-прежнему слышала свое дыхание и пульс. Он включил свет, который резанул глаза. Она плакала.
— Что ты говоришь! — воскликнул он, сжимая ее руку.
— Рудольф покончил с собой, — прошептала она. — Я не знаю точно когда. Вчера, наверное. Они не знают. Я не знаю.
— Покончил с собой? — Хёль Мундаль почти рычал. — Ради всего святого, зачем этому идиоту было кончать с собой?
Секретарь сказал, что никакого письма не нашли. Ни в квартире, ни в компьютере. Они, конечно, продолжают искать, но пока ничего нет.
— Никто пока ничего не знает, — сказала Кари, освобождая свою руку.
Надеюсь, ты не оставил письма, Рудольф, пронеслось у нее в голове. Я надеюсь, что твоя мама никогда не узнает, чего ты боялся так, что не смог больше жить.
— Мне нужно выпить, — сказал Хёль Мундаль и сердито выругался. — И тебе тоже.
Она молча пошла за ним в гостиную.
Это был трудный вечер: с разговорами по телефону и множеством визитов. Никто не заметил, что Кари, обычно такая живая, впервые за свою долгую жизнь хранила молчание. Все говорили, гадали о причине, некоторые плакали. Люди продолжали приходить и уходить далеко за полночь. Кари Мундаль наливала чай и кофе, смешивала коктейли и делала бутерброды, но не произнесла ни слова.
Ближе к утру, когда Хёль наконец заснул, она встала и спустилась в гостиную. В ее сумке, в большом блокноте, лежала копия злополучного счета. Она подошла с ней к камину. Подожгла ее спичкой. Выпустила бумажку из рук только тогда, когда та начала жечь ей пальцы.
Двумя днями позже с помощью очередной лжи она снова получила доступ к старым финансовым отчетам. И сразу нашла то, что искала. Оригинал счета был разорван на мелкие кусочки и выброшен в туалете на третьем этаже в старомодный унитаз с подвесным бачком и фарфоровыми ручками на позолоченных цепочках.
Посмертного письма так никогда и не нашли. Какое-то время двое ходивших по Осло полицейских считали, что они знают, почему Рудольф Фьорд повесился в собственной гостиной спустя всего ничего после пышного празднования избрания его лидером одной из самых больших партий в Норвегии. Они ничего никому не сказали, и через несколько лет эпизод стерся из их памяти. Об этом забыли.
Пожилая женщина в Снарёя, к западу от Осло, была единственной, кто знал настоящую причину самоубийства.
Забыть об этом ей не удалось.
15