На большинстве рисунков животные либо убиты, либо ранены. Может быть, художник хотел нарисовать то, что он видел накануне? Нет, то, что рисовал художник, на самом деле еще не произошло. Но, выбивая на скале рисунок, художник очень старался: он верил, что нарисованное им сегодня, завтра произойдет в жизни! Вот почему животные изображались лежащими на земле, с вонзенными в них копьями. Первобытные люди верили, что рисунок поможет осуществиться их желанию. Так появился новый вид поклонения животным — охотничья, или производственная, магия.
Ученые, проводившие раскопки в Баварии, Силезии, Швейцарии, находили множество черепов медведей. Несомненно, первобытные люди, жившие в этих местах, поклонялись медведю. Поклонение медведю было вообще широко распространено.
Но медведю не только поклонялись — часто он был одним из важнейших промысловых зверей, поэтому с ним связывали обряды охотничьей магди. Так, например, манси, убив и съев медведя, ставили череп его на почетное место в своих жилищах, украшали его лентами и цветными тряпочками, надеясь этим задобрить дух медведя.
У нивхов, живущих по берегам Амура и в северной части острова Сахалина, обычай праздновать «медвежий день» существовал до конца прошлого века. Нивхи ловили молодого медвежонка, строили в лесу ему домик и в течение двух лет выкармливали его. Затем, после соответствующих обрядов и плясок, зверя убивали и коллективно съедали. Нивхи считали, что это придаст им храбрость и силу, подобную медвежьей. Кроме того, обеспечит в дальнейшем удачную охоту на медведей.
Эвенки очень уважали медведя, считали его своим далеким предком и называли дедушкой. И в то же время они охотились на него. Чтобы как‑то искупить свою вину, около туши убитого медведя охотники совершали торжественные обряды, у животного просили прощения, потом тушу не менее торжественно доставляли в селение, где обряды и просьбы прощения повторялись. Затем мясо съедали, а кости предавали земле.
У некоторых племен североамериканских индейцев тоже существовал обычай просить прощения у убитого медведя. Охотник всовывал в пасть убитого зверя горящую трубку, терпеливо ждал, пока он «покурит», и просил не обижаться.
А вот австралийцы, охотившиеся на страусов, не надеялись получить прощение у убитой ими птицы. Тем не менее они нашли способ избавиться от ее разгневанного духа.Убив страуса, охотники что есть силы бегут к своей деревне, бросая по пути пучки перьев из хвоста убитого страуса. Охотник уверен, что бегущий за ним дух то и дело останавливается, разглядывает перья и решает: весь ли это страус или только часть его? Сообразив наконец, что это только часть птицы, он бежит дальше, снова останавливается у другого пучка перьев, опять думает…Охотник тем временем успевает прибежать в деревню, куда дух уже не осмеливается явиться.
А бразильские индейцы племени бороро перед охотой на ягуаров всю ночь поют песни о том, какой хороший зверь ягуар, какую он приносит людям пользу.
Рано утром они собираются перед нарисованным на земле ягуаром и начинают плясать. Затем в ягуара летят копья. И только когда кто‑нибудь попадает в глаз нарисованного зверя копьем, индейцы отправляются на охоту. Теперь они уверены — охота будет удачной: то, что произошло с нарисованным зверем, повторится с настоящим.
Подобный же обычай был, да и сейчас еще остается, у коренных жителей Австралии. Именно австралийцы своими танцами помогли ученым разгадать тайну быков, нарисованных в пещерах первобытными людьми.
Наблюдая за танцами австралийцев, за «убийством» нарисованного на земле кенгуру, ученые пришли к выводу, что пораженные дротиками быки, изображенные на скалах, выполняли ту же роль, что и австралийские кенгуру. «Ибо в представлении примитивных народов,— пишет известный немецкий историк Ю. Липе,— не существует никакой разницы между предметом и его изображением. Для них животное и его изображение тождественны. Согласно их верованиям, им удается убить животное уже накануне, когда они прокалывают его изображение, и охота, которая совершается на другой день, представляет уже собой простую формальность».
У жителей Камчатки ительменов существовал обычай перед охотой делать из травы чучело медведя или волка, начинять его жиром, «убивать» и съедать «убитое» животное.
У эскимосов до сих пор есть ежегодный «праздник пузырей». В лунки, проделанные тюленями во льду, они опускают пузыри. Эскимосы считают, что благодаря этому появятся новые тюлени и у охотников всегда будет много добычи.
Можно рассказать еще о множестве различных праздников, обрядов, ритуалов. Есть и очень схожие, хоть и возникли они на разных материках; есть и сильно отличающиеся, хоть и родились близко. Но все сводятся к одному: обеспечить удачную охоту.
Постепенно люди становились разумней, сильней, учились подчинять природу. Тогда стали появляться мифы, легенды, в которых первое место уже занимает человек — победитель. Таков миф майори о Ту — Матауэнги — отце свирепых людей, — который начал ловить рыб сетями и зверей силками за то, что они испугались бури, бросили своего дядюшку и сбежали — одни в море, другие в леса.
Да, человек уже умел плести сети, делать силки и ловушки. Он уже начал приручать животных, занялся земледелием.
Шли века, тысячелетия. Человечество «взрослело», накапливало опыт. Развивались государства, процветали ремесла и искусства, люди создавали шедевры строительной техники, скульптуры, архитектуры. Все больше появлялось домашних животных, верно служащих человеку, но суеверные представления о животных остались. Больше того: появился новый культ животных — их обожествление.
Древний человек рисовал убитого оленя, исполняя свой магический танец, произносил заклинания, задабривал злых духов и умолял добрых помочь ему.
И все для того, чтоб принести в свою пещеру тушу убитого на охоте животного.Со временем охота перестала играть в жизни людей такую важную роль. На первый план выдвинулись земледелие и скотоводство.
И многие народы вместо диких животных стали поклоняться домашним. Из диких продолжали обожествлять лишь тех, кто, по убеждению людей, приносил большую пользу. Возможно, в самом начале поклонения животным, в момент зарождения культа, это было своеобразной защитой, охраной полезных животных.
Однако постепенно истинная причина забывалась, и поклонение животным превратилось в самоцель, приобрело исключительно религиозное значение, суеверие.
Одно из первых животных, прирученных человеком, и одно из наиболее полезных — корова — почиталось во многих странах. Ее считали священной и поклонялись ей древние персы и жители острова Крит, племена африканских негров и древние греки. Но, пожалуй, ни в одной стране не был так развит «коровий культ», как в Египте. Египтяне считали, что душа одного из основных богов — бога Озириса — поселилась в новозеландцев быке, а душа его сестры, Изиды,— в корове. И неудивительно, что бык занял первое место среди священных животных Египта. У священного быка было много имен, но наиболее известные — Мневис и особенно Апис.
Все быки пользовались в Египте большим уважением, но, чтоб стать священным, бык должен был отвечать целому ряду требований. Например, на правой стороне он должен иметь пятно, похожее по форме на луну, а под языком — узел, называемый у египтян жуком. Шерсть должна быть черной и жесткой, на лбу — квадратный пучок белой шерсти, на спине — пятно, напоминающее по форме орла, а хвост — раздвоенный. Нелегко найти такого быка! Но египетские священники — жрецы — умели выходить из положения: когда бык со священными признаками был нужен, его находили довольно быстро. То ли «подделывали» обыкновенного быка, то ли заранее припрятывали «священного», но почитатели Аписа не долго дожидались своего божества.
Новый священный бык с почестями препровождался в храм и становился предметом поклонения. Двадцать пять лет проводил бык в храме, совершал ежедневные прогулки по парку, устроенному специально для этого вокруг храма, питаясь только отборным зерном, купаясь в благовонных ваннах. Через двадцать пять лет быка умерщвляли — топили в бассейне: душа Озириса не могла больше находиться в его старом теле.Утопив быка, жрецы брили себе головы, облачались в траур и отправлялись на поиски нового «вместилища души бога».А мертвого быка хоронили с неменьшими почестями, чем встречали нового,— ведь в нем двадцать пять лет жила душа Озириса!