В его возрасте политика была чем-то вроде этого. Современники находили все более трудным определить в зрелом Черчилле точку равновесия между глубоким убеждением, кричащими предрассудками, неистовым честолюбием, великодушной мудростью, озорной игривостью и своенравным упрямством. Возможно, сам Черчилль больше не был уверен в равновесии, если он когда-нибудь и был в нем уверен. Он забавлял, изумлял и злил примерно в равной степени. Начало казаться — его неудача в том, что он был слишком талантлив в слишком разных направлениях. Ему надоедало целеустремленное взращивание маленьких кусочков, которое, по-видимому, устраивало меньших людей. «Пока вы с ним, — писал историк Дж. М. Тревельян из Кембриджа, — нельзя сказать, что раса государственных деятелей, которые являются людьми писательского склада, исчезла с лица земли»[52]. Черчилль не исчез, но было несколько неуютно чувствовать себя вымирающей породой.
Черчилль определенно с удовольствием приступил к укреплению своей репутации. В пределах двух недель после оставления службы он начал работать над биографией Первого герцога Мальборо. Был официально введен в должность помощник-исследователь, и установлен строгий распорядок производства[53]. Однако это был не единственный проект. В этом положении Черчилль «собирал» контакты с таким же усердием, с каким его высокочтимый монарх предавался коллекционированию почтовых марок. Кроме журнальных статей, в запасе у него было еще два существенных проекта: заключительный том «Мирового кризиса», который повествовал о Восточном фронте в первые годы войны, и том мемуаров, который должен был выйти в свет под названием «Ранние годы моей жизни». К этому времени его доход от литературной деятельности был в пределах 30 000 фунтов стерлингов в год и далеко превосходил таковой от инвестиций и парламентское жалование. Когда будет инвестирован вещественный объем этого дохода, это даст Черчиллю уверенность в финансовом плане, которой требовали его статус, занятия и стремления, но которой он никогда реально не обладал. Таким образом, литературная слава и финансовое благополучие удобно совмещались.
Он оставался неумолимо привязан к распорядку производства. Новую настоятельность этому придавал тот факт, что ожидаемый доход от вкладов летом 1929 года серьезно пострадал от последствий Великого краха в США в предыдущем октябре. Заранее разбитые на части, или перепечатанные, в одной газете или в другой, эти книги держали Черчилля на верхней полосе заголовков. «Ранние годы моей жизни» (1930) покрывали годы от его рождения до смерти королевы Виктории в 1901 году. «Вы интересный малый», — сказал премьер-министр, Рамсей МакДональд, когда благодарил Уинстона за то, что он прислал ему экземпляр[54]. Многие читатели согласились. Обнаружившийся молодой человек был сентиментальным и драчливым, но, как ни странно, бесхитростным и почти беззащитным. Политик, который столь многое раскрывал о себе, либо отказывался от гонки за властью, либо сознательно зазывал публику, от которой все еще могла зависеть поддержка, увидеть в этом саморазоблачении полное, хоть и не без недостатков, человеческое существо. Невилл Чемберлен бы не посвятил публику в свои секреты до такой степени. Другие два тома, «Размышления и приключения» (1932) и «Великие современники» (1937), были менее саморазоблачительны, но последний, сборник мириад его статей, обеспечивал проблески его предположений и забот того времени. Это были не академические трактаты, но ловкие вклады для широкой аудитории за плату. По-видимому, он писал на темы, которые знал отлично и о которых мало что знал, с одинаковой легкостью.
Из этих книг и окружающей их разнообразной переписки, статей и комментариев всплывали две темы: потеря власти и неприветливость будущего. Было ясно, что размышления о начале его жизни приведут его к тому, чтобы сравнить ее с началом тридцатых. Как он писал в своем знаменитом введении, он понимал, что создал картину исчезнувшей эпохи. Он был дитя викторианской эры, когда позиция Британии в торговле и на морях «не имела себе равных». Величие империи и обязанность хранить его были аксиоматичны. «Доминирующие силы» в своей стране были уверены в себе и своих доктринах. Главенство на море[55] обеспечивало им безопасность и уверенность, что они могут учить мир искусству управления и экономической науке. Они оставались «спокойными, будучи убежденными во власти». Этого больше не было. Остров действительно превратился в «гнилое государство». Частью вопроса теперь было распознать эти «доминирующие силы». Где действительно находится власть? Похороны его двоюродного брата, Девятого герцога Мальборо, в 1934 году, вызвали мучительные и смятенные размышления. Три или четыре сотни семей, предполагал он, обеспечивали Британии ее политическое лидерство в течение многих веков, бывших свидетелями ее возникновения как великой державы. Теперь они были почти полностью бессильны, и вместе с политикой привилегий ушла и политика интеллекта. Как указывал Коулинг, это было простым повторением обиды «первоклассных мозгов» на «расу пигмеев», пришедших на службу после 1922 года[56]. Однако, во многом потому, что сам он принадлежал к одной из этих семей, он не отметил прибытия вида демократии, но интересовался, какую пользу принесла видимая замена древней политической аристократии на миллионеров, самих сколотивших состояние, боксеров и кинозвезд. Массовое общество обладало образованием, которое одновременно было и всеобщим, и поверхностным (оно читало его статьи!).
53
Дж. Х. Пламб. Черчилль, в кн.: Создавая историка: собранные очерки Дж. Х. Пламба. T. I. Лондон, 1988. С. 238–240.