В поведении премьер-министра легко было увидеть враждебность в отношении, «бевериджизма» — подозрение не совсем безосновательное. Однако оно было в основном отражением убежденности в том, что война еще далека от победного конца и что чрезмерное внимание к этим социальным предложениям и, конечно, твердые обязательства в этой области были преждевременными. Он предостерегал министров от опасности «пустых надежд», — приводя в пример в этом отношении разговоры «в последний раз» о «Домах для героев».
Что его заботило по мере приближения войны к завершению, так это ее общее экономическое влияние на страну. С высоты британской решимости сражаться оплата счетов и будущая жизнеспособность британской экономики были отодвинуты в сторону. Они не должны были оставаться там в неопределенности. В течение большей части войны Черчилль применял власть с рассчитанной беззаботностью (на публике) об экономической базе, которая была жизненно важна для власти. До 1945 года было бы глупостью предполагать, что расходы на увеличение жизненного уровня получат немедленный и длительный приоритет. В действительности, во время кампании его замечания о семейном бюджете, жилищном строительстве и социальном страховании никоим образом не показывали провозглашение враждебности к «социальной реформе», но в этой области Черчилль не мог сделать себя звучащим более амбициозно и с большим энтузиазмом, чем лейбористы. К концу долгой войны избиратели более желали близких социальных перемен, чем непонятных экономических и промышленных перспектив. И сам Черчилль должен был полагать, что просторные, солнцем освещенные взгорья находятся не за гранью возможности[95].
Потеря власти в 1945 году, какой бы вес ни придавался вызвавшим ее факторам, явилась для самого Черчилля потрясающей неожиданностью. Среди многих перипетий его извилистой карьеры ничто не было более унижающим. Это было легче перенести, если бы он почти скромно укрылся за знаменем партии и таким образом не выставил себя столь заметно на суд избирателей. Даже в его собственном округе, где ему не противостояли ни лейбористы, ни либералы, независимый кандидат, настоявший на том, чтобы остаться, получил неплохой список. Клементина Черчилль видела в результатах этих выборов долгожданную возможность для того, чтобы Уинстон ушел в отставку. Он в обычной своей манере отвечал, что, видимо, все происшедшее — плоды ее замаскированного благословения. Маскировка, заявлял он, была замечательно эффективной. Он будет продолжать.
Но в общем-то было неясно, что он будет делать. Недостаток его любви к банальной оппозиции уже отмечался. Было непохоже, что человек в 70 с лишним сможет развить усердие к постоянным нападкам и критике. Успех лейбористов показывал, что до 1950 года Всеобщих выборов не будет. Кое-кто предполагал, что лейбористы останутся у власти вообще неопределенно долгое время. Выборы вызвали необратимый сдвиг в направлении социализма. Во время кампании Черчилль пророчил не только появление политической полиции, но и предполагал, что будущее лейбористское правительство попадет под диктат внепарламентского Национального исполкома Лейбористской партии. Сами основы парламентской системы, как понимал ее Черчилль, казалось, были под угрозой. Некоторые из более молодых его коллег понимали, что он преувеличивал опасность, но даже если он был прав, они также чувствовали, что он не сможет возглавить эффективную оппозицию ни в парламенте, ни в стране. Трудно сказать, сколько членов парламента от консерваторов желало, чтобы он освободил место, но Черчилль яростно сопротивлялся любым таким намекам. Тем не менее точно так же невозможно сказать, рассчитывал ли он в действительности еще раз стать премьером.
Коротко говоря, он мог использовать две формы вмешательства в политику, которые, правда, не всегда были доступны лидеру оппозиции. Его слава, завоеванная во время войны, сделала его «государственным деятелем мира» на все времена. Никогда не будет предела почестям, воздаваемым ему в Европе и Америке — почетным степеням и почетным гражданствам. Он мог проводить все время в путешествиях и произнесении речей. Не будучи больше на службе, он все равно мог в ненормальной степени притягивать как экс-премьер. Он оставался «именем», притягательная сила которого превосходила его предшественника. Черчилль осмотрительно не намеревался разрушать обычай британской политики, требовавший от лидера оппозиции в выступлениях за рубежом использовать сдержанность в критике существующего правительства, но то влияние, которое он мог оказывать, будучи, за пределами страны, вызывало определенное беспокойство у членов лейбористского Кабинета. В худшем случае это была мелкая зависть, а лучшем случае — разумное беспокойство относительно того, что Черчилль «поднимал домкратом» те проблемы, которые должны были бы быть заботой правительства.
95
Эти темы с разных точек зрения обсуждают С. Барнетт. «Ревизия войны», «Иллюзии и реальность Британии как великой нации». Лондон, 1986; Изд. X. Л. Смит, «Война и социальные перемены: британское общество во второй мировой войне», Манчестер, 1986; К. Джеффрис, «Британская тактика и социальная политика во время второй мировой войны». Исторический журнал, XXX, С. 123–144.