Отчасти это объясняется тем, что 1939–1945 гг., и особенно отрезок с июня 1940 по июнь 1941 гг., играет важнейшую роль в процессе самосознания Британии как нации. В нем есть аспекты, привлекательные как для правых, так и для левых. Для правых эти 386 дней, когда мы «были одни», пускай и при бесценной поддержке со стороны Британской империи и Содружества, означают высшее выражение суверенитета, доказывающее неоценимые преимущества национальной независимости.
Для левых это было время, когда фашизм, как идея, а не просто как государства Германия и Италия, был побежден силами демократии, представленными, как ее окрестил Черчилль, «Большой коалицией», куда входила и Лейбористская партия Клемента Эттли. Майкл Фут однажды сказал, что 1940 г. был слишком значимым символом, чтобы позволить правым присвоить его себе, и это отчасти так, поскольку обе стороны политического спектра черпают идеологическую поддержку в событиях этого года, наш великий annus mirabilis продолжает оставаться столь мощным тотемом. Как писала «Times» в передовице 5 июня 1990 г.: «Многие страны отмечают день, когда была завоевана их независимость или свергнут ancient rйgime. Чего нельзя сказать о Британии, стране, не имеющей собственного национального дня… Британия хранит в памяти национальный год… В их [британцев] сознании символы 1940 г. неразделимы с символами Британии».
В Восточной Африке есть племя, в котором основной обязанностью колдуна является предугадывать, что прежний великий вождь предпринял бы в тех или иных обстоятельствах, и обе стороны, участвующие в дебатах по поводу степени интеграции Британии в Европейский союз, черпают огромное вдохновение, обращаясь к Уинстону Черчиллю. Сторонники федерализации Европы, скажем, Майкл Хезелтайн, любят цитировать Черчилля, который якобы поддерживал идею европейского союза, забывая при этом добавить, что в действительности этот лидер военной эпохи был против того, чтобы Британия становилась его участником. Сэр Эдвард Хит также с удовольствием размышляет о том, что объединение континентальной Европы нужно для того, чтобы не допустить в будущем повторения войн наподобие тех, в которых участвовал он сам. Точно так же и те, кто выступает против Маастрихтского договора о создании Европейского союза, например, член британского парламента Билл Кэш и историк Норман Стоун – отцы обоих погибли на войне, – напоминают о катастрофических последствиях, к которым могут привести попытки заставить Британию вступить в него против ее доброй воли.
В поисках причин, по которым британцы гордятся своей родиной, всегда необходимо возвращаться к 1940–1941 гг. Есть множество вещей, которые они действительно делают очень хорошо, но всегда найдутся другие страны, в которых то же самое делают еще лучше. Трудно представить, что британцы гордятся своей страной церемониальных торжеств, автогонок, поп-индустрии или создания Государственной службы здравоохранения, хотя бы потому, что в Германии государственная система медицинского страхования появилась гораздо раньше. Должно быть нечто большее, и для многих это нечто то, что Британия совершила более 60 лет назад. В отличие от другой супердержавы, Британская империя находилась на поле битвы с самого начала – за исключением первых двух дней немецкого вторжения в Польшу – и до момента, когда День победы над Японией возвестил об окончании войны, и это повод для огромной и вполне заслуженной гордости.