— Хорошо, Брюквин, — сказал Шилов. — Ты, как всегда, целеустремлён и последователен.
— Положение обязывает, — польщённо усмехнулся "врио" и, поставив портфель на пол, стал обтирать платком шею, даже полез куда-то под воротник, за спину. А платок-то у него тоже клетчатый, отметил Шилов. Как у геноссе Крюгеля. Он нащупал в кармане московское письмо и с неожиданной весёлостью спросил:
— Ну как, Брюквин, начальником стройки потянул бы в случае надобности?
— В каком смысле? — прораб так и замер с поднятым в руке платком.
— Например, тоже "врио".
— А вы что, в командировку собираетесь?
— Да пока нет. На всякий случай спрашиваю.
— Могу, конечно, образование позволяет. Мне — как прикажут, как обстановка потребует.
А почему бы нет? — подумал всерьёз Шилов. Вдруг этим письмом вызывают меня в центр? И опять же, в случае непредвиденных осложнений на этого дурака многое можно свалить: в сугубо технических проблемах он ни в зуб ногой.
— Только пока об этом никому ни слова!
— Ну что вы, Викентий Фёдорович! Могила, — "врио" клятвенно хлопнул себя по круглой мясистой груди.
В этом тоже был определённый расчёт. А если придётся внезапно и по-настоящему "сматывать удочки"? Брюквин же — словоохотливый болтун и сегодня к вечеру о возможном отъезде Шилова станет известно многим, во всяком случае — инженерно-техническому персоналу. Пусть люди думают, что он в служебной командировке.
В свой коттедж Шилов попал только через час. Отмахнулся от удивлённой экономки, прошёл в кабинет и тщательно заперся: на два полных оборота. Достал с полки книгу с шифровальным кодом, сел за стол, и вскоре на чистом листе появилось три слова: "Вариант третий неукоснительно".
Вначале Шилов не поверил расшифровке, повторил всё по страницам и, когда убедился, вдруг ощутил в мышцах мелкую знобящую дрожь: это было похоже на уже забытые приступы малярии. Озноб и тошнота — тут может помочь только коньяк…
Центр приказывал немедленно уезжать. Бросать всё и бежать без оглядки до самой конспиративной явки в Урумчи. Значит, над ним нависла опасность разоблачения, может быть, он уже раскрыт, расшифрован, как эта подмоченная бумага, и дело только во времени, в нескольких днях или даже часах.
Он давно боялся этого, давно ожидал, слушая ночами радио и читая газетные статьи о ходе судебных процессов. Очевидно, где-то и кто-то, связанный с ним единой нитью, уже сидел перед следователем и давал показания, и хорошо, если его фамилия ещё не зафиксирована в следственном протоколе…
Он ждал, но всё-таки оно пришло неожиданно, до обидного преждевременно. Это рождало страх.
Коньяк понемногу снимал оцепенение, тепло и мягко разливался по телу — теперь можно было спокойно посидеть на диване, покурить и подумать.
Конечно, надо срочно уезжать, как говорят в таких случаях: "спасаться бегством". Но куда, собственно, бежать? Допустим, в Синьцзян, обусловленный третьим вариантом. А дальше? Бесконечные эмигрантские мытарства, нужда, приспособленчество, вечная озлобленность. Волчья жизнь…
А может быть, сделать шаг в сторону — "сбой с тропы", выражаясь охотничьим жаргоном? Чтобы потом по-заячьи затаиться в укромном месте и переждать облаву? А может — повинная? Однажды утречком сойти с транссибирского экспресса и — прямо на Лубянку: так и так, граждане-товарищи, перед вами собственной персоной матёрый функционер оппозиции, в прошлом известный эсер-боевик…
Чепуха! Бред собачий!
Он сам вершил когда-то скороспелый суд, сам цинично изрекал: "Жизнь, данная чужой милостью, уже не жизнь, а тошнотная подачка!" Прозябание ему не нужно — пусть прозябают враги. Только вперёд, даже если избранная тропа ведёт к гибели.
Шилов налил рюмку, отпил глоток и, подойдя к зеркалу, презрительно повторил вслух:
— Даже если избранная тропа ведёт к гибели…
Набычился, закипая злобой, рывком выплеснул коньяк на зеркало — в своё отражение.
— Демагог и пошляк!
Откуда берутся в трудные минуты истасканные слова, рыхлые и вонючие, как дерьмо — из трусости, что ли? Стоит пошатнуться, заколебаться — и они тут как тут: велеречивые побрякушки.
Вернувшись к столу, сжёг бумаги, швырнул на полку шифровальную книгу и распахнул окно. Горело лицо: он испытывал гадливое отвращение к недавней собственной слабости.
Впереди всё было предельно ясно. В самом деле: разве не готовился он к этому решающему моменту всю свою жизнь? Разве не таился годами в прокуренных столичных канцеляриях, хитрил, угодничал, чтобы со временем, накопив силы, умудрённый опытом, вырваться наконец на оперативный простор?