Поздно вечером гулял по дорожкам, увидел ежа. Еж, увидев меня, натопорщил иглы, принял позу кочки, вороха листьев и замер. И ни гугу. Наверное, еж думал, что он меня обманул.
Сегодня я жег костры. Сгребал листья и жег. Думал об очистительном свойстве огня. Огонь пожирающий, огонь очищающий. Очищают огонь и вода.
Отлучился на две недели, уехал в северном направлении. Там, в смысле весны, еще и конь не валялся. Конь валяется по первой зеленой травке. За отлучку мало что изменилось на берегу. Выросла на песке сухая, острая осока. Чуть шебаршит в берег вода. Вдали болтаются рыбачьи «резинки». На горизонте утюжит лоно вод сейнер, что-то ловит.
Вчера был на приеме у психотерапевта, доктора с лицом следователя (хотя откуда я знаю, какие лица у следователей?). Все же психотерапия в чем-то схожа с дознанием. Доктор спросил у меня:
— Страх есть?
— Страха нет, — отвечал я. — Бывает тоска.
Там и тут погуливают-полетывают селезни, как военные курсанты, отпущенные в увольнительную. Утицы сели на яйца, селезни-холостяки все не уймутся.
Держатся холода. Пасмурно. Крапает дождь. Жмет сердце. Что значит — жмет? Не знаю, как ответить, как сказать словами. Это надо почувствовать собственным сердцем.
Страха нет, а тоска бывает.
Психотерапевт прописал мне седуксен, по полтаблетки два раза в день и таблетку на ночь. Что-то седуксен притормаживает, что-то снимает. Но я не хочу притормаживать, не хочу снимать. Мою тоску люблю так же, как и мое одиночество. Не вмешивайтесь в меня вашей психотерапией!
Проглянуло солнце. Когда-то в молодости (литературной) я написал, что теплый дождь при солнце походит на парное молоко, когда его процеживают сквозь ситечко. В детстве я жил в сельской местности; корову доила моя бабушка, я видел вблизи дойку, процеживанье парного молока, пил молоко с пенкой.
Солнце выныривает из туч. Бродят дожди, почки все не могут стать листьями. У дороги цветет пролеска — подснежники. Подснежниковый рай приземленный, приуроченный к лесу. За ним явится черемуховый рай — всеобщий, повсеместный.
При слове «рай» вспомнил, что жену Горбачева зовут Раисой, Раей. Опять же ассоциация. От звука.
Цветет пролеска... А где-то на Камчатке живет моя краткосрочная дальневосточная подруга (двадцать лет тому назад) Пролесковская. Иногда она мне пишет: «Приезжайте, я вас жду». Как все же многое в мире связано... фонетически. Интересно бы поисследовать. Но для этого надо просить пролонгацию, то есть продление жизненного срока. У кого просить-то?
Все еще облачно, студено, но солнышко подает надежду. На солнышко надейся, и сам не плошай. Сегодня я не плошал, сидел, почитывал Юрия Казакова, радовался ему и вдруг нашел в себе решимость написать о Казакове что-либо, эссе. Мой друг Юра Казаков (нерегулярный в дружбе), может быть, лучший писатель этой четверти века или половины.
Болит сердце, но страха нет, седуксена не принимаю.
В природе за сутки позеленело, зеленой стала трава; с какой-то одной на всех решимостью, как солдаты из окопа по команде, повылазили из почвы натопорщенные хвощи-ежики. Хвощата.
Пролеска цветет белыми колониями, как снежные наметы. У подснежников поникли лепестки: на таком солнце долго не поцветешь. Солнце извело снег, из-под снега вышли белые цветы подснежников. И им та же участь.
Сижу на пляже, пляж подметен, расставлены скамьи, покрашены зонты. Скоро явятся нагие (полуобнаженные) девы. Скамьи выстроены в ряды, фронтом к морю, как будто на сцене моря будет разыграно представление, какая-нибудь пьеса самого популярного драматурга нашего времени Гельмана. Первый ряд партера — для актива.
Скучновато на этом свете, господа, но страху нет, жить можно.
Море куда-то ушло. Отлив, что ли? Приходит мысль о японцах: ежели бы японцам море отдало так много площади своего дна —под сушу, японцы бы засуетились на этом жизненном пространстве, как муравьи.
И такие сады камней открылись бы там, где было наше море! Вдруг совсем ушло? С морем не надо шутить, играть, не надо его перегораживать дамбой.
Наступило время трав, листьев, цветов. Зацвела черемуха. Так хотелось попасть в черемуховый рай... В городе черемуха цветет скрытно, с опаской, торопливо; ее обламывают, занюхивают, ее запах смешивается с городской вонью и кажется парфюмерным запахом.
Хотелось попасть в черемуховый рай где-нибудь в России: на Ловати, на Кунье, на Тудере. Но я в Комарове. Сперва зацвела черемуха в нагорной части; внизу у моря цветов еще нет. И рая нет. Или грехи мои не пускают в рай-то войти?