— Положи на место! — взвыл он.
— И кто заставит меня это сделать? — вопросил охранник.
Его свободная рука легла на эфес меча.
Взойдя на борт судна, здоровяк не снял доспехов; его лицо под краем бронзового шлема искривилось в отвратительной улыбке. На Соклее была только шерстяная туника, из оружия у него имелся лишь нож на поясе. Униженный, он прикусил губу.
Менедем крикнул с кормы:
— Что ж, почтеннейший, если тебе так нужно содержимое мешка, почему бы тебе не посмотреть, что в нем такое?
— Я так и сделаю.
Македонец развязал ремешки, стягивавшие мешок. Череп грифона уставился на него пустыми глазницами, и на этот раз взвыл уже стражник, а не Соклей — от удивления и суеверного страха.
— Только попробуй уронить! — предупредил Соклей. Теперь он говорил уже не скулящим, а резким голосом. — Положи, откуда взял!
Слишком испуганный, чтобы ослушаться, стражник сделал, что было велено. Он, правда, не завязал мешок, но это могло подождать.
Едва череп грифона снова оказался под скамьей, воин спросил:
— Зачем вам нужна такая ужасная уродливая штука? Соклей улыбнулся самой зловещей из своих улыбок.
— До того как нам дали поручение привезти на Кос твоего господина, я собирался отвезти эту штуку в Фессалию, чтобы продать одной из тамошних колдуний.
Северо-восточная Эллада славилась своими колдуньями. Соклей не верил в колдовство — во всяком случае, не верил рациональной частью своего ума, — но, чтобы защитить драгоценный череп грифона, схватился за первое попавшееся оружие, оказавшееся под рукой.
И оружие это сработало. Большой, свирепый македонец побелел, как молоко. Его пальцы сложились в отвращающем беду знаке, и он сказал по-македонски что-то такое, чего Соклей не понял. Немного придя в себя, парень снова перешел на эллинское наречие, понятное Соклею:
— Надеюсь, тамошние колдуньи превратят тебя в паука, ты, широкозадый сын шлюхи!
Ухмыляясь, Соклей ответил:
— Я тоже люблю тебя, мой дорогой.
За ухмылкой он прятал внутреннюю борьбу, которую ни за что бы не показал. Если телохранитель как следует разозлится, он вытащит меч, и Соклей едва ли сможет защититься.
Но здоровяк содрогнулся и сделал еще один суеверный защитный жест, а потом повернулся и затопал к баку. Вскоре на корму явился Полемей.
— Говорят, у вас тут фессалийское колдовство? — спросил он.
Насколько он сам был суеверен? Соклей не смог определить это по его голосу, поэтому ответил просто:
— Верно, — и стал ждать, что произойдет дальше.
Полемей фыркнул, поднялся на ют и помочился в море. Потом вернулся на бак, где, казалось, вступил со своим телохранителем в соревнование по крику. К огорчению Соклея, орали они оба на македонском. Телохранитель не стеснялся высказывать все, что думает, размахивать руками перед лицом Полемея и стискивать их в кулаки. Полемей вел себя так же несдержанно.
— Очаровательные люди эти македонцы, — заметил Соклей негромко, подойдя к двоюродному брату и встав рядом.
— Да, не правда ли? — Менедем возвел глаза к небу.
— И они правят почти всем цивилизованным миром, — мрачно сказал Соклей и выпрямился с немалой гордостью. — Но только не Родосом.
— Слава богам! — воскликнул Менедем, и Соклей кивнул.
— Стой! — крикнул Диоклей, и усталые гребцы «Афродиты» сложили весла.
За их спинами закатное солнце раскрасило Эгейское море в цвета крови и огня. Двое портовых рабочих поймали канаты, брошенные моряками галеры, и крепко привязали акатос у пристани Пароса.
На вершине горы Марпесса солнечный свет все еще сиял куда ярче, чем внизу, на море.
Менедем хлопнул в ладоши.
— Браво! — крикнул он своей команде. — Вы хорошо потрудились! От Китноса был долгий переход!
— А то мы не знали… — сказал кто-то.
Телеф. Менедем мог бы побиться об заклад, что именно он во всеуслышанье выразил неудовольствие. Но Телеф заслужил на это право, потому что поработал веслом не меньше любого другого.
— Завтра будем в Аморгосе, — продолжал Менедем. — Потом — Кос, там сделаем остановку. Вы, ребята, честно ее заслужите.
— Да уж конечно заслужим! — И снова Телеф взял на себя смелость говорить за всех моряков, и его согласие звучало почти как угроза.
— Мы не доберемся до Коса через день после Аморгоса, если только с запада не налетит сильный ветер, — заметил Диоклей. — Но это маловероятно…
Начальник гребцов попробовал воздух, пару раз влажно чмокнув губами.
— Думаю, завтра у нас будет ветер, сегодняшний мертвый штиль кончится.
— Наверное, ты прав, — сказал Менедем.
Тончайший намек, тень ветра скользнула по его щеке — мягче, чем рука гетеры. Он посмотрел на север. Несколько облачков плыли по небу, а не стояли на месте, как было весь этот длинный жаркий день.
— Неплохо бы опустить парус.
— Конечно, это было бы прекрасно, — согласился Диоклей. — Но даже на Аморгосе придется торопиться, ведь до завтрашнего отплытия надо будет наполнить амфоры водой. Не умирать же нам от жажды в такую жару.
— Знаю, знаю! — Менедем попытался утешить себя, как мог: — На Паросе есть хорошая вода, а не та солоноватая гадость, которой мы запаслись на Китносе.
Он снова остался ночевать на борту «Афродиты». Откровенно говоря, ему очень хотелось пойти в одну из портовых таверн, напиться до головокружения и переспать с тамошней служанкой или найти бордель. У него не было женщины с тех пор, как они останавливались на Косе. А для мужчины на третьем десятке воздерживаться несколько дней было тяжелым испытанием.
Но если бы он поступил так, как ему хотелось, кто-нибудь наверняка спросил бы: «Скажи, а кто тот высокий сукин сын в сопровождении воинов?» Мог бы, конечно, сгодиться ответ: «Алкимос из Эпира». Но с другой стороны, мог бы и не сгодиться, вдруг бы Менедем сболтнул лишнее. Если бы напился. Он знал себя слишком хорошо, чтобы этого не понимать. Поэтому он завернулся в гиматий, устроился на юте, некоторое время смотрел на звезды, а потом уснул.
Когда он проснулся, на зазубренном восточном горизонте виднелся лишь очень слабенький намек на серое. Менедем почувствовал, что ему хочется разразиться радостным криком, потому что волосы его взъерошил свежий северный ветер. Если они пойдут не только на веслах, но и под парусом, у них будет куда больше шансов добраться к закату до Аморгоса.
Потом Менедем слегка нахмурился. В воздухе чувствовалась влажность, предвестник дождя. Он пожал плечами. Сезон был поздноват для ливня, но даже в это время года ливни случались.
Как только посветлело настолько, что в ночной черно-серебряный мир стали возвращаться краски, Менедем начал трясти моряков, чтобы послать их в город с сосудами для воды.
— А как мы найдем фонтан? — проскулил Телеф.
— Спросите кого-нибудь, — без всякого сочувствия ответил Менедем. — Вот. — Он дал ворчащему моряку несколько оболов. — Теперь ты можешь заплатить за ответ не из собственных денег.
Телефу, без сомнения, нравилось волочь гидрию не больше, чем любому другому, но Менедем пресек его возражения, прежде чем парень успел открыть рот. Телеф сунул оболы за щеку и ушел вместе с товарищами. Менедем представил, как удивятся женщины, наполняющие сосуды водой для дневной стряпни и стирки, когда к фонтану нагрянут моряки. Потом покачал головой. Как и на Наксосе, на Паросе останавливалось много судов, и местные женщины должны были уже привыкнуть к таким визитам.
Соклей показал на север.
— Хотел бы я знать, не попадем ли мы в грозу. Некоторые из облаков кажутся гуще и серее, чем обычные дождевые.
— Я и сам так думаю, — ответил Менедем. — Дождь бы нам помешал: попробуй определить курс, когда видишь не дальше чем на пару стадий. И если парус промокнет, это тоже задержит нас.
— Люди, может, и не станут возражать против дождя, после того как гребли весь день на такой жаре, — сказал Соклей. — Прохладная погода даже лучше.