— Почему же? — спросил Соклей.
— Я скажу тебе почему. Предположим, нас обвинят в том, что мы помогли Полемею сбежать, чтобы он мог досаждать своему дяде. Что мы тогда скажем? Мы скажем: «Что ж, несравненнейший, теперь ты можешь жить спокойно, потому что мы своими глазами видели, как умер Полемей». И тогда никто на нас не разозлится, поскольку всех очень обрадуют новости.
Соклей смущенно посмотрел на двоюродного брата.
— Ты прав. Ты абсолютно прав. Разумеется, невозможно представить, чтобы кто-нибудь не обрадовался вести о смерти Полемея.
— Это точно, — сказал Менедем. — Этот тип сделал все, чтобы его полюбили как за ум, так и за красоту, верно?
Соклей развеселился.
— Ты не просто зубоскал, ты опасный зубоскал. Думаю, ты заставил бы Сократа подавиться вином.
— Нет-нет… Сократ подавился цикутой, как и Полемей, — возразил Менедем.
И пока «Афродита» шла на северо-запад по проливу между Анатолией и островом Калимнос, братья продолжали поддразнивать друг друга. На этот раз стояла прекрасная погода, как раз подходящая для путешествия.
Одна из военных галер Птолемея вышла из недавно захваченного города Миндоса, чтобы присмотреться к «Афродите», но повернула обратно, узнав судно.
— Я помню тебя! — окликнул Менедема офицер на борту пятиярусника. — Ты — тот самый парень, который привез… этого… как там его… племянника Антигона на Кос.
— Правильно, — ответил Менедем, сняв руку с рукояти рулевого весла, чтобы помахать военной галере.
После того как она повернула на восток, Соклей заметил:
— Ты не сказал ему, что «этот как там его» мертв.
— Ну конечно, не сказал, — кивнул Менедем. — В противном случае пришлось бы потратить уйму времени, отвечая на расспросы, а времени у нас нет, если мы хотим добраться до Милета к закату. Вообще-то, милый братец, не только ты один стремишься к цели.
Вскоре после того, как военная галера отчалила от берега, «Афродита» прошла мимо лодки ныряльщиков за губками, скорее всего, приплывшей с Калимноса. На лодке было полно людей. С трезубцем в правой руке, чтобы отделить губку от морского дна, с большим камнем, прижатым к груди, чтобы побыстрей погрузиться, ныряльщик прыгнул за корму и плюхнулся в голубую воду. Вскоре он вынырнул снова с черными губками разных размеров. Оставшиеся в лодке люди взяли у парня добычу и втащили его через борт. Голый, со стекающей с него водой, ловец помахал «Афродите».
Работая веслом, Москхион заметил:
— Вот о чем я говорил, когда мы подводили под пробоину пластырь. Боги свидетели — я предпочитаю быть здесь, а не там.
— Охотно верю. — Менедем помахал людям в лодке, как только что махал экипажу пятиярусника Птолемея. — Но этот парень не принял нас за пиратов. Или просто знает, что в его лодке нечем поживиться.
— Уж наверняка нам не нужны его губки, — сказал Соклей. — Они не похожи на те, которыми можно пользоваться в роскошных банях.
— Конечно, — ответил Москхион. — Они ведь еще не вычищены и не высушены.
— Ныряние за губками — такой же трудный способ зарабатывать на жизнь, как и любой другой морской промысел, — подытожил Менедем.
— Труднее остальных, — убежденно проговорил Москхион. — Поверь мне — куда труднее.
— Если уж на то пошло, легких способов зарабатывать на жизнь вообще не существует, — заявил Соклей.
— И все же я предпочел бы быть гребцом, а не ныряльщиком за губками, — заметил Менедем.
Оба его собеседника кивнули в знак согласия.
— А что касается легкой работы, — продолжал Менедем, — разве вы не предпочли бы быть софистами и произносить за деньги речи на рыночной площади?
— Клянусь египетской собакой, я бы предпочел! — воскликнул Москхион.
— Это не так легко, как тебе кажется, — ответил Соклей. — Иначе куда больше людей зарабатывали бы подобным образом. Но, знаете, большинство тех, кто пытается стать софистом, терпят неудачу. Чтобы добиться успеха, ты должен научиться придумывать речь на ходу, и люди должны захотеть тебя слушать. В противном случае тебе придется голодать.
Менедем об этом не подумал. Вечно Соклей напоминал ему о вещах, которые просто не пришли бы в голову ему самому.
— Может, ты и прав, — согласился капитан «Афродиты». — Это, наверное, похоже на профессию актера.
— Я бы сказал, быть софистом труднее, чем актером, — ответил его двоюродный брат. — Софист в отличие от актера не имеет маски, за которой может спрятаться.