Отчаяние звенело в Соклее, когда он проверял банки правого борта.
«Может, в конце концов, я случайно засунул его туда?..»
Но нет. Череп грифона бесследно пропал.
Соклей уставился в море широко раскрытыми глазами. Гемолия давно исчезла. А вместе с ней исчез и череп, который явился с края света; череп, по стечению обстоятельств отыскавший подходящего владельца; череп, который теперь, по самому несчастнейшему стечению обстоятельств, никогда не попадет к людям, способным разгадать его загадки.
Он исчез! Исчез вместе с грязным пиратом, который наверняка не может даже написать свое имя; с пиратом, которого совершенно не заботят знания, который предпочел воровство и грабеж честной жизни. Череп исчез! Исчез навсегда, и нет никакой надежды его вернуть.
На глаза Соклея навернулись слезы.
— Что случилось, молодой господин? — спросил Диоклей. — Что забрали эти шлюхины дети?
— Череп грифона, — выдавил Соклей.
— А… Ту штуку. — Начальник гребцов явно размышлял, что же теперь сказать, и наконец просиял, найдя нужные слова: — Не расстраивайся ты так. Все равно они не выручат за него много денег.
— Денег?! — Из уст Соклея это слово прозвучало так, словно было пропитано ядом.
Он выругался самыми грязными словами, какие знал — может, не с таким жаром, как любимец Менедема Аристфан, но зато с самой настоящей яростью, с неподдельной ненавистью.
Моряки отшатнулись от тойкарха. Они никогда еще не видели Соклея в таком состоянии. Он и сам не подозревал, что способен на такую ярость. Сейчас Соклей с радостью бы распял всех пиратов, когда-либо рождавшихся на земле, предал бы огню все леса, из деревьев которого корабельные плотники делали брусья для пиратских гемолии и пентеконторов.
Менедем окликнул его с кормы:
— Что пропало?
И Соклею пришлось повторить:
— Череп грифона.
— А, — отозвался его двоюродный брат. — И все?
— Все?! — взвыл Соклей.
И разразился новыми проклятиями. Все еще пышущий злобой, горячей, словно железо в кузне, он закончил свою тираду так:
— Они могли бы забрать с судна что-нибудь другое — что угодно, слышишь? Но нет! Один из этих богами проклятых негодяев должен был украсть одну-единственную вещь, которая была… могла бы стать… важнее всех сокровищ мира!
Менедем подошел и положил руку ему на плечо.
— Успокойся, мой дорогой. Все не так уж плохо.
— Да. Надо бы хуже, да нельзя, — ответил Соклей.
Но его двоюродный брат покачал головой.
— Вообще-то нет. Только подумай: в это самое мгновение судьба, наверное, мстит за тебя.
— Что? — разинул рот Соклей, как будто Менедем внезапно заговорил по-финикийски. — О чем ты?
— Сейчас объясню. Положим, ты пират. Твой капитан решает для разнообразия напасть на акатос. «Наверняка нам предстоит жестокий бой, — говорит он, — но подумайте, как мы разбогатеем, если завладеем этим судном!» Ты ухитряешься попасть на борт «Афродиты». Ее моряки дерутся, как львы. Кто-то ранит тебя в ногу. Кто-то отрезает тебе пол-уха. Менедем помедлил.
— Продолжай, — невольно поторопил Соклей.
И тот, ухмыляясь, продолжил:
— Довольно скоро даже одноглазый Антигон увидел бы, что в этой стычке пиратам не победить. Ты хватаешь первое, что попадается под руку — что-то, лежащее под скамьей гребца, — и перепрыгиваешь обратно на борт своей гемолии. Тебе нужно поскорей убраться от этих дерущихся как безумцы моряков торговой галеры, поэтому ты работаешь веслом до полного изнеможения. Кто-то перевязывает тебе голову и зашивает ногу. А потом ты наконец говоришь: «Хорошо, давай-ка поглядим, что в этом мешке. Он большой и тяжелый — значит, внутри что-то ценное». Ты открываешь мешок… И вот на тебя смотрит череп грифона, такой же уродливый, каким он был на рыночной площади Кавна. И что же ты тогда делаешь?
Соклей медленно улыбнулся. Это и вправду была своеобразная месть.
Но тут Диоклей сказал:
— Что касается меня, я бы бросил эту нечестивую штуковину в море.
Столь ужасная возможность потрясла Соклея. Перед его мысленным взором предстал пират, уставившийся на череп. Соклей почти мог слышать, как парень сыплет проклятиями, как смеются его товарищи. А потом он увидел, как голубые воды Эгейского моря навечно смыкаются над черепом грифона.
— Только представь, какие знания пропали зря! — всхлипнул Соклей.
— Только представь, какое лицо было у того ублюдка, когда он открыл мешок! — сказал Менедем.
Однако нельзя сказать, чтобы это утешило Соклея.