Так он поступил и с умирающим моряком после стычки с римской триерой в прошлом году.
— Очистить лодку тебе будет проще… А если по какой-то причине ты не сможешь прийти, что ж, тогда мы купим другую.
— Понимаю, — ответил Феаген. — Позволь мне взять чашу для очищений, а потом я пойду с вами в гавань.
Жрец ушел в храм, а когда он вернулся, Соклей вздрогнул.
— Интересно, давно ли эта чаша в храме? — шепнул он Менедему.
— О чем ты?.. А!
Менедем понял, что имеет в виду двоюродный брат. На чаше был изображен Посейдон — черный на красном фоне; на смену такой посуде давным-давно, еще во времена Пелопоннесских войн, пришла другая — с красными фигурами на черном фоне. Сколько таких чернофигурных чаш уцелело до наших дней?
— Они очень бережно с ней обращаются, — сказал Менедем.
— Надо полагать, — согласился Соклей.
Оба родосца и жрец зашагали к берегу моря.
Хорошенько рассмотрев «Афродиту», Феаген заметил:
— Ваша галера слишком массивна, чтобы из нее получилось хорошее пиратское судно, но теперь понятно, почему на первый взгляд вас можно принять за пиратов.
— Да, такое уже случалось, — подтвердил Менедем. — По-моему, Посейдон или кто-нибудь другой из богов должен очистить моря от пиратов.
— Я бы и сам этого хотел, — ответил Феаген. — Тогда мир стал бы лучше.
Менедем помахал гребцам, ожидавшим их возвращения, и моряки помогли ему, Соклею и Феагену подняться на «Афродиту».
Тело Доримаха, завернутое в окровавленную парусину, лежало на корме лодки. Еще по дороге к акатосу Феаген наполнил древнюю чашу морской водой, а теперь протянул ее Менедему, прежде чем взобраться на судно.
«Что он сделает, если я ее уроню?» — подумал Менедем. Но он не уронил чашу, а благополучно отдал ее обратно Феагену.
Жрец посмотрел на темные пятна на досках палубы «Афродиты».
— Вы выдержали тяжелый бой.
— Было бы еще тяжелей, если бы мы его проиграли, — отозвался Соклей.
— Конечно, — согласился Феаген.
Он прошелся туда-сюда по судну, разбрызгивая воду из чаши и негромко бормоча молитвы, а вернувшись на ют, заметил:
— Море освящает все, к чему ни прикасается.
— Полагаю, именно поэтому, когда в «Илиаде» Агамемнон принес в жертву кабана, извинившись в конце концов перед Ахиллесом, глашатай Талтибий швырнул тушу в море, — сказал Менедем.
— Именно так, — с довольным видом кивнул Феаген. — Туша кабана придала вес клятве Агамемнона, и мясо этого зверя не надлежало есть. Море было тропой, по которой кабан ушел к земле, солнцу и эриниям.
Жрец, сияя, посмотрел на Менедема.
— Вижу, ты из тех людей, что размышляют о подобных вещах.
— Ну…
Менедем не страдал излишней скромностью, но не мог принять такую похвалу, когда рядом стоял Соклей, поэтому сказал:
— Мой двоюродный брат больше склонен к философии, чем я.
— Я сам не питаю особой склонности к философии, — признался Феаген. — Думаю, мы должны поступать, как того хотят боги, и находить благовидные оправдания, когда поступаем, как нам вздумается.
Соклей приподнял бровь, услышав это. Но не успел он затеять спор, который сделал бы его кандидатом на глоток цикуты, Менедем сказал жрецу:
— Мы искренне благодарим тебя за то, что ты очистил судно.
И посмотрел на Соклея взглядом, говорившим: «Пожалуйста, не надо».
К его облегчению, двоюродный брат послушался.
— Рад от тебя это услышать, молодой человек, — ответил Феаген. — Тот, кто любит богов, и сам будет ими любим.
Он пошел на середину судна и побрызгал морской водой на Родиппа. Раненый, потерявшись в горячечных видениях, стонал и что-то бормотал.
— Боюсь, вы правы, — вздохнул Феаген. — Я уже вижу, как к нему тянется смерть.
— Хотел бы я, чтобы с такими ранами могли что-то поделать хоть лекари, хоть боги, — сказал Соклей.
Нет, он не собирался просто так оставить эту тему.
— Как известно, Асклепий совершал чудеса, — проговорил жрец.
— О да, — согласился Соклей. — Но если бы он делал это чаще, чудеса уже не были бы чудесами, и тогда больше людей прожили бы гораздо дольше.
Жрец мрачно посмотрел на него. Менедем почувствовал себя зажатым между двумя армиями как раз в тот момент, когда они уже готовы броситься друг на друга. Всеми силами стараясь изменить тему разговора, он сказал:
— Ладно, ребята, давайте спустим Родиппа в лодку. А потом позаботимся о нем как можно лучше.
Родипп жалобно взвыл, когда несколько моряков опустили его в лодку. Он продолжал выть даже после того, как товарищи соорудили навес из парусины, чтобы защитить его от палящего солнца.