— Нет, и мне хотелось бы, чтобы ты тоже этого не замечал.
Двоюродный брат скорчил Соклею рожу. Но не успели они сцепиться всерьез, как Менедем резко шикнул на брата, и Соклей смолк — он и сам увидел возвращающегося Никодрома. Жрец положил на стол звякнувший кожаный мешочек.
— Вот, пожалуйста, — сказал Никодром. — Четыре мины двадцать драхм. Давайте пересчитайте — и вы увидите, что все честь по чести.
С некоторыми людьми такое предложение дало бы знать Соклею, что пересчитывать необязательно. Но, имея дело со жмотом вроде Никодрома, он все-таки пересчитал, а закончив, поднял глаза и проговорил:
— Боюсь, ты все же недоложил шесть драхм, о несравненнейший.
Соклей разложил серебряные монеты аккуратными рядами и столбиками: теперь Никодром вряд ли мог оспорить его суждение.
— Я принесу их, — сдавленным от ярости голосом сказал эгинец и поспешил прочь.
— Бесстыдник, — бросил Соклей.
— А тебя это удивляет? — Менедем продолжал смотреть на лестницу.
Соклей заметил это с растущей тревогой: в этом году за все время их путешествия его двоюродный брат еще ни разу не посмотрел с вожделением ни на чью жену. Соклей уже начал гадать, что случилось с ловеласом Менедемом.
Но он не успел сделать брату строгое предупреждение, поскольку Никодром и Асина начали громко кричать друг на друга. Соклей не мог разобрать слов, но оба явно были взбешены.
— Очаровательная пара, — пробормотал Соклей.
Менедем ухмыльнулся.
— И впрямь очаровательная, а? И все-таки… О, подожди, жрец снова возвращается.
«Что он собирался сказать? Хотя, может, мне показалось и все обойдется», — подумал Соклей.
Никодром ворвался в андрон с темным, как безлунная полночь, лицом и швырнул на стол полдюжины драхм.
— Вот, — прорычал он. — Теперь довольны?
— Полностью довольны, о почтеннейший, — ответил Соклей. — В конце концов, мы сговорились именно на этой цене.
— Да к воронам… — начал было Никодром, но спохватился и попытался продолжить уже вежливо: — Богиня-охотница будет рада получить плащ из львиной шкуры.
— Конечно, будет рада. — Менедем говорил так же вкрадчиво. И речь его была гладкой, как оливковое масло.
Подозрения Соклея вспыхнули ярким пламенем: он уже и раньше слышал такой задушевный тон. Ну так и есть!
— А скажи, почтеннейший, тебя бы не заинтересовали родосские благовония? — продолжал Менедем. — Или даже… — Он понизил голос почти до шепота: — Изумруды? У меня есть пара прекрасных изумрудов, только что из Египта.
— Да почему я должен интересоваться подобными вещами?! — снова зарычал Никодром, но наклонился поближе к Менедему.
— Никогда не знаешь, что может умиротворить женщину, — заметил тот, как будто не слышал — вместе со всеми соседями, — как жрец только что безобразно ссорился с женой.
Никодром фыркнул.
— Полагаю, так оно и есть.
— Если уж на то пошло, — добавил Менедем, как будто только что о чем-то вспомнив, — у меня имеется также косский шелк, а одежду из такой ткани носит в Эгине далеко не каждая женщина.
— У тебя есть шелк? — переспросил Никодром.
Менедем серьезно кивнул.
Соклей сидел, складывая монеты обратно в мешочек и всеми силами стараясь не рассмеяться. Никодром решил, что Менедем хочет помочь ему помириться с женой, а попутно заработать на этом денег. Но Соклей знал своего двоюродного брата лучше. О да, Менедем был не прочь получить от Никодрома деньги, но чего он на самом деле хотел — так это Асину. Если Менедем сумеет всучить Никодрому благовония, драгоценности или шелк, он воспользуется следующим визитом в этот дом, чтобы прощупать почву, прикинуть, какие у него шансы, и чтобы познакомиться с ней… Даже если она все время будет оставаться в женских комнатах.
— Ну ладно, можешь принести свои товары и показать мне, — сказал Никодром. — Только не сегодня: сегодня я должен отнести шкуру в храм, а днем я буду заниматься жертвоприношениями. Давай завтра утром, только не слишком рано?
— Завтра утром, — согласился Менедем. — Тогда и увидимся.
Никодром едва успел закрыть за ними дверь, как Соклей погрозил двоюродному брату пальцем.
— Я знаю, что у тебя на уме!
— Мой дорогой, не имею ни малейшего понятия, о чем ты. — Но в глазах Менедема плясали искорки, и он не смог говорить убедительно, как ни пытался. — Почему ты не раздуваешься, как жаба, и не говоришь, какой я скверный тип?
Соклей как раз и сам раздумывал — почему он так не поступает. Он ответил как можно более честно:
— Ничего, полагаю, в ближайшее время тебе все хорошенько объяснит Никодром.