«Я обязательно туда вернусь, — подумал он. — Пусть даже и без черепа грифона».
Но сейчас следовало думать о более насущных вещах.
— Ты снова собираешься остановиться на ночь на Сунионе? — спросил он Менедема.
— Верно. А что? — Двоюродный брат подозрительно посмотрел на него. — Ты собираешься спрыгнуть с судна и поплыть обратно в Афины, хоть и без своей драгоценной игрушки?
— Нет, нет, нет, — покачал головой Соклей. И ответил колкостью на колкость: — Я просто подумал — как хорошо, что на побережье Внутреннего моря пока еще осталось несколько мест, где тебя не ждут разъяренные мужья.
— Хе, — сказал Менедем.
Односложная насмешливая реплика. Вообще-то он был не из тех, кто обижается на шутки. Поэтому спустя мгновение Менедем снял руку с рукояти рулевого весла и помахал Соклею.
— Хорошо, мой дорогой, один—один!
Мыс Сунион показался Соклею таким же непривлекательным, как и в прошлый раз, когда «Афродита» останавливалась здесь несколько дней тому назад. Теперь, по крайней мере, судну не надо было очищаться от скверны («Если не считать грехом прелюбодейство капитана», — подумал Соклей) и на борту у них не было мертвых или умирающих.
Когда якоря акатоса плюхнулись в море, заходящее солнце уже послало по воде оранжевую и пурпурную рябь. От берега, на котором стояла деревушка, отчалила лодка и направилась к торговой галере. Соклей уже раньше встречал парня, который сидел на веслах, но вот его пассажира — щегольски одетого человека, казавшегося на Сунионе явно не к месту, — видел впервые. Щеголь окликнул их:
— Ахой, на судне! Кто вы и куда направляетесь?
— «Афродита», с Родоса, возвращаемся домой, — ответил Соклей.
— Я же тебе говорил, — сказал сидевший на веслах.
Щеголь не обратил на него внимания.
— Возьмете пассажира до Коса? — крикнул он.
— Смотря какую предложат плату, — ответил Соклей.
— Ах да. — Щеголь с улыбкой кивнул. — Вечно все упирается в деньги, верно? Ну и какова ваша цена?
Соклей поразмыслил. Этот парень явно был нездешним, а значит, по той или иной причине ему очень нужно было на восток. Оставалось только решить, сколько с него запросить. Соклей подумал об Эвксениде из Фазелиса, о том, сколько из него удалось выжать за такую короткую поездку. Приготовившись к крику ярости или к отчаянному торгу, Соклей назвал самую неслыханную цену, какую только смог придумать:
— Пятьдесят драхм.
Но щеголь в лодке не завопил. Он даже не моргнул. Он просто кивнул и сказал:
— Договорились. Вы отплываете утром, не так ли?
Менедем за спиной Соклея пробормотал:
— Клянусь египетской собакой!
Соклей не мог сказать, была ли то похвала в его адрес или же удивление, что щеголь — а теперь их новый пассажир — не закричал: «Караул!» Может, и то и другое. Что до самого Соклея, он чувствовал, что мог бы запросить и вдвое больше и все равно немедленно получил бы согласие. Да, но пассажир задал ему вопрос.
— Верно, мы отплываем утром, — вынырнув из раздумий, ответил Соклей. — Половину ты заплатишь вперед, а другую половину — когда прибудем на Кос.
— Я знаю правила, — нетерпеливо проговорил щеголь. — И приду с собственными хлебом и вином.
— Хорошо.
Соклей знал, что говорит слегка ошеломленно, но ничего не мог с собой поделать. Он чуть ли не через силу выдавил еще один вопрос:
— И как, э-э… тебя зовут?
— Вы может звать меня Дионисом, сыном Гераклита, — ответил щеголь. — Обещаю, что прибуду на судно рано и не задержу вас.
Потом он заговорил с местным, сидевшим на веслах, и тот принялся грести обратно к Суниону.
Соклей уставился им вслед.
— Ну и ну! — сказал Менедем. — Разве не интересно?
— Хотел бы я знать, от кого этот тип удирает, — отозвался Соклей. — Но явно не от кого-нибудь из этого селения, иначе он бы попросил разрешения провести ночь у нас на баке. Думаю, от кого-то из Афин. Он похож на афинянина, да и разговаривает как афинянин.
— А я бы хотел знать, кто он такой, — заявил Менедем.
— Дионис, сын Герак… — начал было Соклей.
Его двоюродный брат покачал головой.
— Пассажир сказал, что мы можем так его называть, но не сказал, что так его зовут.
Соклей хлопнул себя по лбу ладонью. Он гордился своей способностью замечать подобные вещи, но эту деталь упустил.
— Он назвал два самых обычных, весьма распространенных имени, — продолжал Менедем, — вот что он сделал. Прямо как Одиссей, сказавший циклопу Полифему, что его зовут Никто.
— Не сомневался, что ты так или иначе сумеешь приплести сюда Гомера, — заметил Соклей.