Но он не мог не признать, что сравнение попало в точку. А потом его смекалка, временно парализованная тем, что Дионис так небрежно согласился заплатить неслыханную цену, заработала вновь.
— Этот щеголь хочет попасть на Кос.
— Да, он так сказал, — согласился Менедем и спустя мгновение щелкнул пальцами. — А на Косе сейчас…
— Птолемей, — закончил за брата Соклей, не желая, чтобы его опередили. — Хотел бы я знать, уж не посланец ли он Деметрия Фалерского из Аттики? А может, посланец Кассандра или один из шпионов Птолемея?
— Я лично склоняюсь к последнему варианту, — проговорил Менедем. — Птолемей владеет всеми сокровищами мира, так зачем его шпиону спорить из-за платы за проезд?
— Звучит резонно, — согласился Соклей. — Хотя вовсе не обязательно, что так оно и есть. И я скажу тебе еще кое-что. — Он подождал, пока Менедем вопросительно приподнимет бровь, и продолжил: — Кем бы этот тип ни был, мы у него этого не выясним.
— Что ж, мой дорогой, если думаешь, что я буду с этим спорить, ты безумен, как менада, — ответил Менедем.
Дионис, сын Гераклита, — или как там было его настоящее имя — оказался человеком слова. Он окликнул «Афродиту» на следующее утро так рано, что некоторые из моряков еще спали, и вскоре уже взобрался с лодки местного жителя на торговую галеру. Он захватил с собой кожаный мешок, достаточно большой, чтобы там поместились еда, вино и кое-какие пожитки.
— Радуйся, — сказал пассажир подошедшему Соклею.
— Добрый день, — ответил тот.
— Сомневаюсь, что добрый, — заметил Дионис. — Будет зверски жарко. Надеюсь, вы не ожидали, что вместе с остальными припасами я принесу и свою воду.
— Нет, водой мы поделимся, тем более в жаркий день. А я думаю, ты прав: будет жарко. Воздух уже сухой, а солнце еще даже не поднялось над горизонтом.
Соклей протянул руку.
— А теперь, будь добр, — первую часть платы.
— Само собой. — Дионис полез в мешок за маленьким кожаным кошелем и, вытащив монеты, одну за другой подал Соклею. — Вот, почтеннейший, двадцать пять драхм.
На одной стороне монет был изображен орел, на другой — резко очерченный мужской профиль.
— Это драхмы Птолемея! — огорченно сказал Соклей: они были куда легче аттических, которые он ожидал получить.
— Ты же не говорил, какими именно деньгами хочешь получить плату, — заметил Дионис.
— Что-то не так? — окликнул их Менедем с кормы.
Соклей объяснил, что случилось, и его двоюродный брат спросил:
— Ну и что будем делать? Может, отошлем его обратно на берег, если он не предложит серебряные монеты нужного веса?
— И где же тут справедливость? — вопросил Дионис. — Я ведь заплатил все, что обещал.
— Ну и что? — отозвался Менедем. — Если ты не заплатишь того, что мы хотим, можешь подождать другого судна.
Такое заявление вовсе не обрадовало щеголя, как он ни пытался это скрыть. Но Соклей нехотя покачал головой — замечание насчет справедливости попало в цель.
— Он прав, Менедем. Это я виноват, поскольку не сказал, что нам нужны аттические деньги.
Соклей обычно немало выгадывал, играя на разнице веса денег при каждом удобном случае, в этом его мало кто мог обойти, но на сей раз его все-таки обошли.
— Уж больно ты порядочный, себе в убыток, — недовольно проворчал Менедем.
Дионис, сын Гераклита, поклонился Соклею.
— Ты, мой дорогой, — просто образец добродетели.
— Образец добродетели? Я? Вот уж не подозревал. — Но Соклей был польщен больше, чем ему хотелось признаться. — Я и впрямь надеюсь на честность тех, с кем имею дело, поэтому и сам стараюсь вести себя честно: что даешь, то и получаешь.
— И если это не делает тебя образцом добродетели, то пусть меня склюют вороны, если я знаю, что может тебя таковым сделать, — сказал Дионис.
Солнце, шар расплавленной бронзы, поднялось над маленьким островом Елены, где, по преданию, Елена Прекрасная останавливалась после Троянской войны по пути домой, в Спарту. Почти сразу воздух начал дрожать и танцевать, как над расплавленным металлом в кузне. Первые же его горячие лучи, казалось, опалили все холмы за Сунионом. Соклей знал, что холмы эти и раньше были сухими и коричневыми, но теперь почти видел, как солнце выпаривает из них последнюю влагу. Еще странно, что они не видят, как само море дымится и превращается в пар, словно вода в горшке, слишком долго провисевшем над огнем.
— О-ей! — воскликнул он. — Надеюсь, поднимется хотя бы легкий ветер. Не то грести по такой жаре будет еще труднее, чем в тот последний раз, когда мы шли через Киклады.