— Что было, может снова повториться, — напевно прочитал он. — И род людской того да устрашится! — Он резко выпрямился. На лице его был испуг.
— Предостережение! Предостережение самого Раамы! Опомнись, Кулл, опомнись!
Кулл хмыкнул, вытащил свой меч и, сорвав печать, начал рубить огромный металлический засов. Он бил вновь и вновь, смутно дивясь тому, насколько слабо звучат удары. Затворы рухнули и дверь распахнулась.
Кутулос завопил. Кулл пошатнулся, вглядываясь в дверной проем. Зал был пуст? Нет! Он ничего не увидел, там нечего было видеть, и все же он чувствовал, что воздух пульсирует вокруг, словно нечто, вздымаясь волнами, истекало из этого нечистого зала незримым потоком. Кутулос что-то прокричал ему на ухо, и слова его донеслись чуть слышно, словно с чудовищного расстояния.
— Молчание! Это душа всего Молчания!
Звуки исчезли. Лошади вскидывались на дыбы, а их всадники упали ничком в пыль и лежали, обхватив руками головы, разевая рты в беззвучном крике.
На ногах остался лишь Кулл, выставивший перед собой свой бесполезный меч. Молчание! Полное и абсолютное! Пульсирующие, колышущиеся волны безмолвного ужаса. Люди испускали отчаянные вопли, но звука не было!
Молчание вошло в душу Кулла. Оно стиснуло клешнями его сердце. Оно запустило стальные щупальца в его мозг. В муках он стиснул руками виски — его череп разламывался, раскалывался. В затопившем его потоке ужаса Куллу открылись кровавые и ужасающие видения. Молчание простиралось над Землей, над всей Вселенной! люди умирали в удушающей тишине. Рев рек, грохот морей и вопли ветров слабели и умолкали. Весь Звук был затоплен Молчанием. Молчание, разрушающее душу, оглушающее сознание, уничтожающее всю жизнь на Земле и, словно некое чудовище, достигающее небес, дабы задушить даже пение звезд!
И вот тогда Кулл познал страх, ужас, жуть — всепоглощающий, невероятный, душеубийственный. Потрясенный чудовищностью этих видений, он качался и пошатывался, словно пьяный, сходя с ума от страха. Боги! Все что угодно за звук, за самый слабый, легчайший шум! Кулл разинул свой рот подобно пресмыкающемуся во прахе безумцу позади него, и его сердце чуть не вырвалось из груди от усилия при попытке издать хоть какой-нибудь звук. Пульсирующая тишина издевалась над ним. Он ударил мечом по металлическому порогу, но по-прежнему колышущиеся волны истекали из зала, стискивая его словно клешнями, впиваясь в него, терзая его, словно некое существо, живое и враждебное.
Ка—ну и Кутулос лежали неподвижно. Ту скорчился ничком, обхватив руками голову, и беззвучно выл, словно умирающий шакал. Брул извивался в пыли подобно раненому волку, слепо сжимая ножны своего меча.
Теперь Кулл почти мог видеть Молчание, ужасающее Молчание, вырвавшееся наконец из своего Черепа, дабы расколоть черепа людей. Оно клубилось, змеилось грязными струями и пятнами, оно смеялось над ним! Оно жило! Кулл пошатнулся и упал, и падая, задел рукой гонг. Он не услышал ни звука, но почувствовал, что молчание дрогнуло и неохотно отпрянуло на мгновение, как человек отдергивает руку от пламени.
А, старый Раама, пусть он и умер давным-давно, оставил все же средство спасения для своего народа! Смятенный разум Кулла внезапно разрешил загадку. Море! Гонг был подобен морю, переливающемуся оттенками зелени, то глубокому, то мелкому, никогда не остающемуся в покое, никогда не молчавшему.
Море! Живое, бурное, грохочущее днем и ночью — величайший враг Молчания! Пошатываясь, с кружащейся головой, почти ничего уже не соображая, он схватил нефритовый молот. Колени его подогнулись, но он ухватился одной рукой за край дверного проема, зажав в другой молот смертной хваткой. Молчание обрушилось на него яростной волной.
Кто ты такой, смертный, что смеешь противиться мне? Мне, что древнее богов? Раньше, чем родилась Жизнь, я уже существовало, и буду существовать, когда Жизнь умрет. Молчание царило во Вселенной, пока не родился Звук, и будет царить вновь. Ибо я овладею всем космосом и убью Звук — убью Звук — убью Звук — убью Звук!
Рев Молчания отдавался в пустотах распадающегося мозга Кулла глубоким монотонным рефреном, пока он бил в гонг — вновь — и вновь — и вновь!
И с каждым ударом Молчание отступало — дюйм за дюймом — дюйм за дюймом. Назад, назад, назад. Кулл удвоил силу ударов. Теперь он мог уже слышать далекие слабые звуки гонга, звенящие над невообразимыми безднами тишины, словно кто-то на другом конце вселенной бил по серебряной монете гвоздем от подковы. И с каждым чуть слышным звуком колышащееся Молчание вздрагивало и корчилось. Щупальца его укорачивались и волны опадали. Молчание съеживалось.
Назад, назад, назад… Теперь оно клубилось в дверном проеме, а позади Кулла люди с оханьем поднимались на колени, и их глаза были пусты. Кулл сорвал гонг с подвески, направившись к двери. Он всегда сражался до конца и не признавал уступок. Теперь уже и речи не было о том, чтобы просто заключить ужас. Вся вселенная застыла, наблюдая за человеком, оправдывавшим существование рода человеческого своим стремлением искупить собственную вину и обретающего в том славу.
Он вошел в проем двери, безостановочно ударяя в гонг и пытаясь справиться с напором той силы, что таилась внутри. Вся преисподняя была разверста перед ним той чудовищной тварью, чью самую последнюю твердыню пытался он взять приступом. Все Молчание вновь собралось в этом зале, загнанное обратно непобедимой силой Звука, Звука, слившего в себе все звуки и шумы Земли и заключенного в гонг рукой мастера, давным-давно покорившего и Звук, и Молчание.
И тут Молчание собрало все свои силы для одного последнего удара. Преисподние беззвучного холода и бесшумного пламени окружили Кулла. Ему противостояла тварь стихийная и вещественная. Кутулос говорил, что Молчание было лишь отсутствием звука. Тот самый Кутулос, который теперь корчился во прахе и стенал, заглянув в глаза пустому ничто.
То было нечто большее, чем отсутствие. То было отсутствие настолько полное, что оно стало присутствием. Абстрактная иллюзия, ставшая вещественной реальностью. Кулл пошатывался, слепой, оглушенный, немой, почти потерявший сознание под напором космических сил, сокрушающих его душу, тело и разум. Скрытый змеящимися щупальцами, звук гонга вновь начал замирать. Но Кулл не прекращал ударов. Его измученный мозг раскалывался, но он уперся ногой в порог и мощно рванулся вперед. Он ощущал сопротивление твари, подобно волне плотного огня, более горячего, чем пламя, и более леденящего, чем лед. И все же он продолжал рваться вперед и чувствовал, что она уступает. Уступает…
Шаг за шагом, фут за футом, пробивался он в эту залу смерти, гоня Молчание пред собой. Каждый шаг был вопящей, демонической пыткой. Каждый фут был разверзающимся Адом. Из последних сил, ни на миг не прекращая бить в гонг, Кулл теснил врага, и на лбу его проступала кровь и капала с лица.
За ним люди начинали приходить в себя, слабые и охваченные головокружением после Молчания, вторгнувшегося в их мозг. Остолбенев, смотрели они на дверь, где их царь вел свой смертный бой за Вселенную. Брул слепо полз вперед, таща за собой свой меч. Он все еще был оглушен, и его вел лишь слепой инстинкт, принуждавший его следовать за царем, даже если бы этот путь вел в Ад.
Шаг за шагом Кулл теснил Молчание, чувствуя, что оно становится все слабее и слабее, ощущая, как оно уменьшается. Теперь звук гонга был слышен вновь, и он рос и рос. Он заполнял залу, землю, небеса. Молчание отступало перед ним, и когда оно сгустилось до предела, оно приобрело жуткий облик, который Кулл узрел, и все же не мог рассмотреть. Его руки онемели, но последним усилием он участил свои удары. Теперь Молчание забилось в темный угол и съеживалось. Ну, последний удар! Все звуки Вселенной слились в одном ревущем, вопящем, потрясающем, всеобъемлющем взрыве звука! Гонг разлетелся на мириады звенящих осколков. И Молчание возопило!