— Когда его видели в последний раз?
— Утром. Утром у тела. Потом он пошел к себе. Константин тяжело переживает случившееся, — принц, которому было лет сорок, теперь выглядел старше своего отца.
— Я должен видеть его.
— Господа… Господа, вы проводите? Мне требуется побыть одному.
— Разумеется, — кивнул Холмс.
Принц остался у входа в подземелье, мы же, не сговариваясь, предпочли идти верхом. Тропа привела нас к широкой гранитной лестнице, поднимавшейся прямо к замку, водяной каскад освежал путь, но я заливался потом, и следователь непрерывно утирался огромным клетчатым платком. Один Холмс бесстрастно поднимался выше и выше.
— Константин живет в «свитских номерах», — на середине подъема мы остановились перевести дух. — Я разговаривал с ним незадолго до вашего приезда. Он утверждает, что виделся с мисс Лизой вечером, коротко, всего несколько минут. И все.
— Ну, мистер Холмс, люди иногда говорят правду, а иногда и лгут, — сказал следователь, когда к нему вернулся голос. — Он живет один? Я имею в виду, кто-нибудь может подтвердить, что он ночью не покидал своей комнаты?
— Там же живет и полковник Гаусгоффер. Здание довольно велико, рассчитано на десяток гостей.
Из вежливости следователь не торопил нас, но видно было его нетерпение. Он походил на фокстерьера у норы, охваченного ожиданием предстоящей схватки.
Мы одолели оставшиеся ступени — признаться, на сей раз я пренебрег счетом — и, обогнув замок, подошли к «номерам».
У входа нас нагнал полковник.
— Я только что разговаривал с Ее Императорским Высочеством Евгенией Максимилиановной, исключительно волевая женщина.
— Знакомьтесь, — я представил следователя полковнику.
— О принце Александре нет известий? — следователь стремительно вцепился в Гаусгоффера.
— Нет, и это тревожит.
— Вы ночью… не слышали ничего необычного?
— Нет. Я сплю крепко. Вернее… Сквозь сон… Нет, ничего не могу сказать наверное.
— А Константин Фадеев? Он всю ночь провел в доме?
— Вероятно. Пришел минут на двадцать после меня. Мы выпили по бокалу вина в гостиной, а потом разошлись.
— Вы слышали, он лег спать?
— Помилуйте, каким образом? Даже если Константин печатал на машинке, стоило ему плотно прикрыть дверь, как треск проклятого механизма пропадал напрочь. Это отлично построенный дом, превосходно!
— Печатал на машинке?
— Ну да. Он признался, что пробует себя в литературе, но много времени отнимает учеба, предстоит написать рефераты… Хочет побыстрее с ними разделаться, чтобы потом целиком отдаться сочинительству. Мы с ним вчера немного поговорили, перед сном.
— Замечательно, — нетерпение следователя гнало его дальше. — Вы не покажете комнату господина Фадеева?
По лестнице, покрытой ковровой дорожкой (не такой добротной, как в «Уютном»), мы поднялись на второй этаж.
— Пожалуйста. Это — комната Константина.
Следователь постучал — громче, громче и громче.
— Не отвечает.
— Дверь не заперта, — Холмс потянул ее на себя. — Проходите.
Можете назвать это предчувствием, можете — дедуктивным выводом, но то, что я увидел, меня не удивило. Похоже, каждый был к этому готов, кроме, быть может, полковника Гаусгоффера.
Пока я поддерживал тело за ноги, следователь поставил опрокинутый стул, влез на него и ножом перерезал веревку у крюка люстры.
Я ослабил петлю и освободил шею. Тело было теплым, но это уже было именно тело, а не Константин.
— Доктор, можно что-нибудь сделать? — без надежды спросил следователь.
Я покачал головой.
— Он мертв не менее получаса. Скажем так: от двадцати минут до получаса.
Дежа вю. Все это уже было. Совсем недавно.
— Самоубийство?
— Борозда удавления показывает, что он был жив, когда затягивалась петля. Но… — я колебался.
— Но, Ватсон? — глаза Холмса блестели, старая ищейка чуяла горячий след.
Я потрогал голову Константина.
— Определенно, имел место ушиб. Он ударился — или его ударили — довольно основательно. Череп не проломили, но оглушить могли.
— Но не обязательно? — следователь тоже едва не дрожал от возбуждения.
— Наверное сказать невозможно. Удар был сильным — и только.
— Ага, ага… — следователь отчаянно теребил бороду. — Ага, — он прошелся по комнате.
— Ну, конечно. Это все решает, — казалось, следователь разочарован. — Признание студента.
— Признание? — полковник Гаусгоффер оправился от неожиданности.