В глубине души я был вполне согласен с моим другом, хотя некоторый цинизм его слов меня покоробил.
— Не кажется ли вам, что, столкнувшись с таким количеством смертей, со страданиями миллионов, люди постараются найти новый путь? — спросил я.
— Не кажется, — ответил Холмс. — Человечество нисколько не изменится. Мало того: привыкнув к зрелищу тысяч трупов, люди, не моргнув глазом, примут и миллионы. Нет, друг мой, если что действительно изменится, так это, скорее всего, масштабы преступлений и техническая вооруженность преступников. Обилие изобретений, которые появились в последнее время и которым дала мощный толчок война, непременно окажется взятым на вооружение преступным миром.
— И ваша задача многократно усложнится, — заметил я.
Холмс резко обернулся.
— Усложнится? — удивленно переспросил он. — Многократно? Бог с вами, Ватсон, с чего вы взяли? Во-первых, вместе с ростом технической вооруженности преступников растет и мой технический арсенал. А во-вторых, суть преступлений неизменна, мотивы — да и методы — прежние. Меняются только орудия преступления — та внешняя сторона, которая никогда не заслонит от взора сыщика внутреннюю суть дела… — он прервал сам себя и произнес огорченным тоном: — Боже мой, Ватсон, неужели отвлеченные философствования — это все, что отныне нам осталось?
Я не нашелся, что ответить, и вновь обратился к газете. Правда, на сей раз, памятуя о замечании Холмса, перелистал первые страницы и углубился в сообщения о происшествиях, помещенные на последней полосе.
Мое внимание привлекла маленькая заметка под заголовком: «Смерть на рельсах». Я не мог удержаться и прочел ее вслух: «Сегодня утром на улице Тотенхейм Корт-роуд в результате несчастного случая погиб эмигрант Грегори Раковски. Мистер Раковски переходил улицу в ту самую минуту, когда на Тотенхейм Корт-роуд выехал электрический трамвай. Вагоновожатый не сумел затормозить, и несчастный джентльмен мгновенно оказался буквально смятым многотонной махиной. Полиция пытается определить степень вины вагоновожатого…» — я оторвался о газеты: — Такого напыщенного слога, боюсь, до войны не было. Какой-нибудь провинциальный репортер… — я покачал головой. — Поразительно! Линию электрического трамвая пустили там совсем недавно. Да, воистину этот человек — жертва технического прогресса.
Холмс, молча выслушавший сообщение о несчастном случае и принявшийся вновь мерить шагами нашу крохотную гостиную, при этих словах остановился.
— Жертва прогресса? — он в сомнении покачал головой. — Вряд ли, Ватсон. Вот, например: почему вагоновожатый не сумел остановить свою машину при виде пешехода? Почему сам этот господин — как его звали, Раковски? Скорее всего, русский или болгарин…
— Возможно, поляк, — высказал я предположение.
— Да, возможно. Во всяком случае, славянин… Так вот, почему Раковски не остановился, не сделал шаг назад? Обратите внимание: даже название этой заметки содержит двусмысленность. «Смерть на рельсах», а не «Несчастный случай» или «Уличное происшествие», как, по моему разумению, следовало назвать это событие. Можно, конечно, отнести это на счет напыщенности слога, так вас возмутившей. Но, возможно, были какие-то обстоятельства, о которых репортер не счел возможным сообщить. Обратите внимание: чтобы определить степень вины вагоновожатого, потребовалось вмешательство полиции. Значит, дело не столь уж очевидно… — он подошел к ящичкам, в которых хранил свою картотеку, и принялся быстро просматривать заполненные четким почерком карточки. — Странно… — сказал Холмс вполголоса. — В моей картотеке об этом господине нет никаких сведений. Между тем эмигранты… — мой друг задумался. Я запротестовал:
— Полноте, Холмс, отсутствие его в вашей картотеке означает всего лишь, что в Англии он вел себя вполне законопослушно. Жаль, конечно, что закончилась эта жизнь на трамвайных рельсах.
— Да-да, — чуть рассеянно повторил Холмс. — На трамвайных рельсах, именно. Все-таки кое-что я бы хотел уточнить. Вы же знаете — я никогда не делаю выводов, не имея для этого достаточно фактов… — Холмс с досадой посмотрел в окно. — Сегодня туда идти нет ни смысла, ни возможности. А потому отправимся завтра. Осмотрим место происшествия. Как вы на это смотрите, Ватсон? Я не нарушаю ваших планов? — он улыбнулся и исчез в своей спальне, а через минуту выглянул оттуда уже в теплом шерстяном халате.
— Спать, Ватсон, спать, — сказал он. — Я чувствую, что завтра нам потребуется много сил.
Я облегченно вздохнул. Не то чтобы слова Холмса о каких-то загадочных обстоятельствах показались мне серьезными — на мой взгляд, заметка представляла собою дурно написанное известие о вполне ясном деле. Но меня очень беспокоили взгляды, которые в последнее время мой друг бросал на каминную полку, где когда-то лежал несессер с ампулами кокаина. При этом, погружаясь в глубокую задумчивость, граничившую с оцепенением, он то и дело совершал пальцами движения, будто набирал шприц. Я полагал, что Шерлок Холмс избавился от пагубной привычки, но столь длительный период вынужденного безделья мог вновь вызвать болезненный интерес к наркотикам. Так что — лучше уж расследовать банальный несчастный случай. С этой мыслью я тоже ушел в свою спальню и вскоре заснул, что называется, сном младенца.
Утром Холмс едва дал мне окончить завтрак: «Поторапливайтесь, Ватсон, поторапливайтесь!» — так что на месте происшествия мы оказались не позднее семи часов. Тотенхейм Корт-роуд, где произошел несчастный случай с русским эмигрантом, находилась недалеко от Бейкер-стрит и оказалась вполне заурядной улицей. От большинства прочих она отличалась проложенными посередине мостовой рельсами. Признаюсь, я не принимал всерьез подозрения моего друга, предпочитая просто насладиться последними деньками хорошей погоды, посланными не иначе как по чьему-то недосмотру. Будучи уверен, что и Холмс вскорости убедится в обыденности происшедшего, я молча наблюдал, ожидая, когда он повернется ко мне, разочарованно разведет руками и скажет: «Вы правы, Ватсон, нам здесь делать нечего».
Но вместо этого лицо великого сыщика становилось все более озабоченным. Он внимательно осмотрел весь трамвайной путь — от одного угла до второго, бросая по временам взгляды на трехэтажные дома с фонарями, придававшие Тотенхейм Корт-роуд вид не лондонской, а скорее провинциальной улицы.
Более всего Холмса заинтересовал отрезок пути в пяти-шести футах от угла. Тут трамвай поворачивал. Этот изгиб он обследовал с особой тщательностью, присев на корточки и воспользовавшись лупой.
— Холмс, — сказал я, — вы, видимо, забыли: вчера прошел дождь. Если вы ищете какие-то следы, боюсь, ничего не выйдет.
Мой друг, не отвечая, спрятал лупу, извлек из кармана белый носовой платок, сложил его и осторожно опустил в узкую щель, отделявшую рельс от камней мостовой. После этого рассмотрел платок с помощью лупы.
— Ну-ка, Ватсон, — он протянул мне оба предмета, — взгляните. Что вы на это скажете?
Я, сколько ни старался, не увидел ничего, кроме грязи.
— Ватсон, Ватсон! — Холмс покачал головой. — Обратите внимание: мельчайшие крупинки стекла и крохотные следы какого-то жира. Судя по всему, именно в этом месте все и случилось. Какой вывод можно сделать из этого?
Я молча пожал плечами.
— Хорошо, — терпеливо произнес сыщик. — Обратите внимание: здесь поворот, а потому внешний рельс проложен существенно выше внутреннего. Видите? Кстати говоря, железнодорожные пути прокладывают таким же образом… Так вот, благодаря этой разнице зазор между мостовой и внешним рельсом достаточно велик, а потому, несмотря на прошедший дождь, эти следы говорят о том, что произошло здесь несколько раньше. Например, в день расследуемого нами происшествия.
— И что же произошло? — спросил я, молча проглотив слово «расследуемого».
— Кто-то разбил здесь стеклянный сосуд с маслянистой жидкостью, — объяснил Холмс. — Вот вам и ответ на мой вчерашний вопрос: почему господин Раковски не сделал шаг назад или не попытался перебежать дорогу в виду приближавшегося трамвая. Рельсы были скользкими, он, очевидно, потерял равновесие. И произошла известная нам трагедия… Правда, если мы не ошиблись в определении места гибели, — добавил он, окидывая окрестности цепким взглядом. — Впрочем, сейчас мы это уточним, — и он направился к стайке мальчишек в возрасте от семи до двенадцати лет, с большим интересом наблюдавших за действиями, совершаемыми двумя почтенными джентльменами. Я последовал за Холмсом. Подойдя к ребятам, мой друг серьезным голосом спросил: