— Как там? — спросил он без особого интереса.
Холмс ничего не ответил, баюкая кораблик.
— Нормально, — ответил я за двоих. — Вордуорта убило молнией.
Маггат кивнул.
— Может быть, кофе? — предложил он.
— Может быть, — сказал Холмс. — А еще раздобудьте нам, голубчик, прочный саквояж и пошлите человека за экипажем.
— Сейчас. А это что у вас, улика? Можно взглянуть?
— Только из моих рук.
— Симпатичная вещь. Ну, я пошел.
— Да, Маггат…
— Сэр?
— Я был груб с вами. Простите меня ради Бога.
— Конечно. Конечно.
На обратном пути Холмс мгновенно уснул — сказалось нервное напряжение. Через час экипаж тряхнуло на очередном булыжнике — и Холмс дернулся, зашарил рукой.
— Здесь, Шерлок, в саквояже.
— Да-да. Интересное дело.
— Не говорите, друг мой. Не то слово.
— Ватсон, только не сердитесь, мне сейчас пришло в голову… ведь в определенном смысле мы с вами нашли… как бы сказать… Того, Кто убивал — и он сам признался…
— Бросьте, Холмс, — ответил я словами Лестрейда. Он покорно замолчал и не проронил ни слова до самого Лондона. И лишь когда в окне замелькали родные дома, Холмс вновь заговорил.
— Дайте слово, Ватсон, что вы опишете это дело, но не будете публиковать очерк до нашей смерти. Не ранее чем через пятьдесят лет после смерти того, кто умрет вторым. Дайте слово.
— Конечно, Холмс.
— Примите надлежащие меры. Не мне вас учить.
— Конечно.
Он вышел на Бейкер-стрит, ссутулившись и держа саквояж обеими руками.
Леонид Костюков
Дело о пяти предметах
Эта история произошла через четыре года после смерти собаки Баскервилей. У нас родился малыш, и я был вынужден искать дополнительный заработок. Очень кстати Издательство Британской Энциклопедии заказало мне статью про аппендикс. К сожалению, планировка нашей квартиры не позволяла оборудовать два рабочих кабинета: один для врачебной практики, а другой для библиотечных занятий, — писать же серьезную статью среди скальпелей и стетоскопов, да еще под приглушенные крики ребенка, к несчастью, очень беспокойного, вовсе не представлялось возможным. Меня — в который уже раз — выручила наша любезнейшая миссис Хадсон, предоставив — в любое время суток и на любой срок — хорошо знакомую комнату на Бейкер-стрит.
Здесь ничего не изменилось. Холмс, по-прежнему перемежая скрипку и трубку, истреблял лондонскую преступность, но скорее машинально, нежели от души. Мне показалось, что какая-то часть этого замечательного человека умерла вместе с ужасным профессором Мориарти — так, к примеру, пуля, пробив уготованную ей грудь и пройдя навылет через лопатку, может еще лететь по инерции и даже ужалить очередного храбреца, но уже лишена смертельной силы. Впрочем, мое впечатление могло быть поверхностным.
Наша дружба с Холмсом легко восстановилась, а по сути, и не прерывалась, но отношения теперь не выходили за рамки так называемой «сердечности», то есть, говоря яснее, изысканной вежливости. Видимо, в глубине души Холмс так и не сумел простить мне мою женитьбу, трактуя ее как «малое предательство», хотя я не могу об этом судить с уверенностью профессионального психолога.
В то утро я достаточно бодро и успешно продвигал вперед свою статью, обильно уснащая ее латынью, Холмс же просматривал свежую газету. Вдруг он резко поднялся, подошел ко мне и положил газету поверх моих записей. Я без труда обнаружил заметку, которая привлекла внимание моего друга: ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО В СОХО. Автор, по всей вероятности, начинающий журналист, поспешил воспользоваться плодами своей шустрости, отчего заметка получилась едва ли не более загадочной, чем само убийство. Из эмоциональных, но сбивчивых откровений можно было твердо судить об одном: обилии абсурдных улик, оставленных преступником.
— Что вы собираетесь предпринимать, Холмс? — спросил я его.
Холмс пожал плечами.
— Дело, без сомнения, поручено Лестрейду, а он после часового раздумья всегда находит верный дебютный ход.
— Приходит сюда?
— Именно, Ватсон. Учитывая молниеносность нашего Скотланд-Ярда и то, что убийство совершено вчера вечером, я жду его сегодня, с часу на час.
Не успел я посвятить аппендиксу еще пару страниц, как действительно явился Лестрейд. Годы никого не щадят — но из каждого правила бывают исключения. Виски инспектора тронула благородная седина, новый котелок сиял чернотой, даже собака была крупнее и породистее прежней. Впрочем, минут через двадцать, когда солнце поднялось выше и в комнате стало светлее, обозначились жесткие морщинки вокруг глаз, да и сами глаза стали умнее и грустней, чем прежде.
Лестрейд неподдельно обрадовался встрече со мной, да и мне было приятно. Как будто вернулись старые добрые времена. Инспектор ознакомил Холмса с протоколами, составленными каким-то тугодумом-сержантом. Насколько я помнил, Холмс любил такие протоколы — безыскусные, фактографически точные, не испорченные «собственным видением» ситуации, характерным для средних чинов. Из вежливости Холмс протянул протокол и мне — я просмотрел его, признаюсь, весьма бегло. Убийство в Сохо беспокоило меня так же мало, как аппендикс, но за аппендикс хотя бы причитался гонорар. Однако набор предметов, перечисленных сержантом, буквально врезался в мою память.
1. Сувенирная шкатулка в форме небольшого гроба с ручкой на верхней крышке.
2. Золотой перстень с украшением в виде косого креста; само кольцо разрезано и разогнуто.
3. Веревочная петля.
4. Железный тазик с пробитыми по бокам двумя неровными отверстиями.
5. Ключ с припаянным к нему лезвием ножа — или нож с рукоятью в форме ключа.
Мне показалось, что Холмс намеревался спросить меня о чем-то, но Лестрейд отвлек его каким-то брюзжанием по поводу лондонских мостовых, а его собака принялась ни с того ни с сего гавкать; на том мы и расстались. Я продолжил свою статью, Холмс взялся за скрипку. Так прошло двое суток.
Через двое суток Лестрейд явился к утреннему бекону с сияющим лицом. Его буквально распирало изнутри.
— Не томите нас, инспектор, — сказал Холмс, наливая ему кофе. — Я же вижу, вам есть что сказать.
— Как вы думаете, Холмс, нашел я преступника?
— Я думаю, что да, но откуда у вас такие еврейские интонации?
— Неважно, — махнул рукой Лестрейд, — не сейчас. А вы, Холмс, вы нашли его?
— Нет, Лестрейд, — равнодушно отозвался мой друг. — Я, признаться, начинаю терять хватку — сказывается непрофессионализм. Например, в этом деле от меня совершенно ускользнули две подробности: личность убитого и точно ли он был убит.
Лестрейд посмотрел на меня так, словно только что увидел дьявола во плоти или понял, что ошибся квартирой. Я, думая исключительно об аппендиксе, да к тому же по-латыни, ответил ему взглядом, пустоте которого позавидовала бы слепая кишка.
Мало-помалу хорошее настроение вернулось к инспектору.
— Ну, вы даете… — пробормотал он. — Извольте, личность убитого так и не установлена. Он появился в дешевой гостинице в Сохо, из числа тех, где не принято спрашивать имя, документы, ну, вы меня понимаете, и прожил там три дня. Каждую ночь кричал, соседи слышали одну фразу, повторявшуюся много раз.
— Какую? — спросил я машинально.
— Я не хочу умирать! — торжествующе выкрикнул Лестрейд.
— Подумать только, — произнес Холмс, — покойник, вероятно, был оригиналом.
— Э… эта ваша ирония, — уважение Лестрейда к Холмсу таяло на глазах. — Ну, а что касается факта убийства, то извините, милейший господин Холмс. Покойник был найден в своей комнате наутро, разрезанный сверху донизу, как пара страниц в новенькой книге. Но я вижу, вы всецело ушли в музыку и медицину, и вам вовсе не интересно…
— Что вы, дорогой Лестрейд, — мягко прервал его Холмс, — мы с Ватсоном действительно превратились в обывателей, но обыватели любят детективы. Изложите нам, пожалуйста, ход ваших рассуждений, по возможности, ничего не упуская.
Положительно, Лестрейду немного было нужно, чтобы утешиться.
— Что вы думаете, господа, о наборе предметов, найденных вокруг трупа?