— Есть наблюдения, — точно и немного сухо ответил Холмс, — доказательства — в Скотланд-Ярде.
Он затянулся пару раз и начал говорить. Его надтреснутый негромкий голос оказывал на меня почти наркотическое воздействие — да еще постоянно падающая световая масса от окна наискось через всю комнату… Я снова был счастлив.
— Вы, Ватсон, ухватываете главное, но откидываете мелочи. Например, почему гроб с ручкой?
— Другого не было в магазине сувениров.
— Это изделие штучное. Но допустим даже, вы этого не знали. Но если сувенир призван, по-вашему, просто «передать идею гроба», чего проще — оторвать ручку?
Я пожал плечами. Аргумент показался мне спорным.
— Неужели, Ватсон, туманную и размытую «идею насилия» надо передавать, коверкая и оставляя на месте преступления дорогой золотой перстень? Если тазик должен тонуть, отчего не сделать одну дыру в середине дна вместо двух дырочек по бокам? Зачем рукоять в форме ключа?
— Зачем, Холмс, зачем?
Холмс встал и прошелся по комнате.
— Начнем все-таки с убийства. Если бы вы внимательно прочитали протокол, вы бы поняли, что разрез представляет собой не харакири, а вскрытие. Ну а если так, то почему не допустить такую картину: вскрытие есть действительно вскрытие, смерть была естественной, страх смерти связан со знанием убитого о какой-то страшной болезни, да и сам приезд в Лондон можно связать с надеждой на лечение. Возникает несколько инфернальная фигура врача на заднем плане, нарушающего некоторые пункты медицинской этики. Но ничего криминального.
— А как вы докажете эту гипотезу?
— Дорогой мой Ватсон, ее не надо доказывать. Она есть допущение невиновности, и согласно презумпции ее надо опровергать. А опровергнуть ее нельзя.
— Значит, прокол репортера? Нет никакого ЗАГАДОЧНОГО УБИЙСТВА В СОХО?
— Не совсем, Ватсон, — сказал Холмс так, что у меня по спине поползли мурашки. — Убийства нет, но загадка осталась.
Он стоял против солнечного света, и я не видел его лица.
— Начнем с гроба, Ватсон? Давайте возьмемся за ручку. Ящик с крышкой и ручкой — сундук. Гроб-сундук — сундук мертвеца. Вам что-нибудь говорит это словосочетание?
— Признаться…
— Вы читали Стивенсона?
— «Айвенго»?
— Помилуйте, Ватсон. «Айвенго» написал Майн Рид [5]. Стивенсон написал «Остров сокровищ». Там есть такая песня «Пятнадцать человек на сундук мертвеца»…
Раньше, когда Холмс излагал свои версии, у меня как бы прояснялся мозг, теперь же, честно говоря, я подумал о раннем маразме моего бедного друга, настолько отдаленной ассоциацией он воспользовался. Он, однако, продолжал:
— У Стивенсона персонифицировано зло. Перейдем к перстню. Сколько ног у насекомых?
— Шесть.
— Косой крест — четыре ноги. Да еще — разогнутое кольцо.
— Золотое насекомое?
— Золотой жук.
— Эдгар По?
— Да, Ватсон. Первый детектив.
Кажется, я начинал ему верить.
— Ну, а петля?
— Как вы относитесь к России, Ватсон?
— Это где-то в Сибири?
— Да. Там был такой Достоевский. «Преступление и наказание» — очень полезная вещь.
— Я не знал, Холмс, что вы так много читаете.
— Честно говоря, из Достоевского я почерпнул только конструкцию петли, в которой убийца нес топор под курткой.
— А таз?
— А дырки для ремня?
— Шлем? Дон-Кихот?
— Вы уже начали схватывать с лету, Ватсон.
— Но ключ с лезвием…
— Смотрите, — Холмс схватил со стола клочок бумаги и быстро нарисовал ключ рукояткой кверху, а бороздкой влево, и, перечеркивая рукоятку, «припаял» вверх лезвие.
— Скрипичный ключ!
— Именно, Ватсон. Демон зла, расследование, преступление, рыцарь, наконец, скрипка — явный намек на меня. Этакий ребус — что-то вроде рождественского подарка старику Холмсу.
— Странный подарок.
— Более чем странный. Добавим к этому принципиальную неопознанность этого субъекта. Догадайтесь, как обзовут его наши газетчики.
— Учитывая их экстравагантность, — «Мистер Икс»?
— Естественно, Ватсон. А уж если мы с вами поневоле оказались в мире литературы, почему не воспользоваться аллитерацией и символом: «мистер» [6]— «тайна», а вскрытие мистера — открытие тайны?
— Само по себе не слишком убедительно, но в русле остального…
— Добавьте к этому судно «Ювента». Это латинский корень — юность, молодость. Последний — или предпоследний — печальный символ во всей этой истории: молодость, которая вернулась на несколько дней и уплыла безвозвратно.
Возможно, это прозвучит смешно и нелепо, но из моих глаз полились слезы. Холмс схватил скрипку, неловко и не сразу уместил ее около лица. Слезы текли легко и свободно, принося мне странное облегчение.
— Но позвольте, — неожиданно сообразил я, — как же мог убийца, м-м… злоумышленник включить в свою систему судно «Ювента»?
— Ничего невозможного здесь нет. Вся цепочка: газета — Скотланд-Ярд — Лестрейд — его тупая гипотеза — матрос с «Ювенты» — просчитывается с самого начала. Здесь можно было бы уцепиться за то, что реальный преступник знал о существовании мнимого, но, Ватсон, Бог свидетель, я не хочу этим заниматься!
Я подошел к окну и посмотрел вниз. Два кэба столкнулись на углу, и кэбмены переругивались неохотно и громко. Ласточка прошила небо наискось.
— Что же это за человек, Холмс?! — спросил я, не выдержав. — Эту цепочку могли бы рассчитать вы, ну, еще, может быть, Мориарти…
— Мориарти?!! — вскричал он с такой силой и яростью, что я выронил из рук яйцо всмятку. — Да неужели вы поверили в эту туфту?! Итальянец, написавший трактат о биноме Ньютона. Профессор математики, владеющий восточными единоборствами. Добропорядочный горожанин, заказывающий личный экспресс. Эта фигура, Ватсон, так хорошо легла на бумагу только потому, что была бумажной с самого начала.
— Признаться, — сказал я, — у меня вызвал сомнение тот случай, когда он лично явился к вам. Это театральщина, недостойная гения преступного мира. Кроме того, чистое зло и чистое добро не должны приближаться друг к другу — чтобы не истребить себя окончательно.
— Интересный довод, — пробормотал Холмс, отодвинулся от окна и посмотрел мне в глаза долгим изучающим взглядом. — Вы, я вижу, становитесь философом. А как же Армагеддон?
— Мне никогда не нравился Армагеддон, — ответил я, прямо глядя ему в глаза, — плоха та битва, итог которой предрешен.
— Возможно… Но я далек от того, чтобы воплощать чистое добро. Однако, так или иначе, я с самого начала догадывался об истинном кукольнике, для которого и Мориарти был всего лишь марионеткой. Он не совсем преступник, Ватсон. Он — организатор преступности, связывающий ее кровеносной системой с государственной машиной и полицией…
— Кровь — это кровь, Холмс?
— Кровь — это деньги, Ватсон. И немного крови. Этот незаурядный человек нашел мощный рычаг, с помощью которого сумел устранить конкурентов сперва вне своей организации, а потом и внутри ее, того же Мориарти, например.
— Какой рычаг, Холмс?
— Меня, Ватсон.
— Кто же это?
— А вы еще не догадываетесь? Тогда я сделаю вам еще одну подсказку: этот человек поселился в моей квартире и восемь лет жил со мной бок о бок, помогая мне делать то, что я делал, и добровольно взял на себя миссию летописца моих приключений, зная, что страшная истина в будущем придаст этим записям притягательный двойной смысл и обессмертит их автора… и меня.
Свой ответ я обдумывал добрых две минуты, и он прозвучал, как мне хотелось:
— Вы знаете, Холмс, что можете убедить меня в чем вам угодно.
Он стоял у окна спиной ко мне, скрадываемый светом; маленькое облачко дыма из его трубки время от времени поднималось над его левым плечом и растворялось в свете и тумане моего любимого города. Слезы застилали мне глаза. Сквозь слезы я увидел на столе большой пистолет, видимо, заряженный, — это почти рассмешило меня. Мне нечего было ему сказать; в конце концов, я сам этого хотел.