И только тут люди вдруг замечают, что идет дождь.
Однако праздник не прекращается, более того — он распространяется по городу, по улицам, на которых сверкают разноцветные гирлянды и вензели «ER». И простой народ веселится, чтобы не упустить такой возможности отпраздновать — шутка ли, первая коронация за столько лет! Со всех сторон слышна песенка:
Возвращаясь из клуба, я смотрел на украшенный огнями город и размышлял: придет время, и сегодняшняя молодежь будет вспоминать этот великолепный праздник с тем же умилением, с каким я вспоминаю порой празднества былых дней…
Я хотел взглянуть на часы, но, запустив пальцы в жилетный кармашек, вдруг обнаружил грустно покачивающийся огрызок цепочки. Кошелек, слава Богу, был на месте. Что ж, так мне и надо. Не следовало предаваться философским размышлениям и ностальгии по прошедшим дням на улицах. Ведь хотел же я, покинув клуб, сразу поехать домой, да вот решил прогуляться, полюбоваться праздником, вдохнуть атмосферу всеобщего веселья, тем более что кэбмены, не в пример карманникам, в праздники отличаются большей, чем в обычные дни, нерадивостью. Интересно, подумалось мне, а наведут ли когда-нибудь среди них порядок? Или даже тогда, когда по улицам будут, пыхтя и дымя, ездить стаи автокэбов, их мрачные водители в кожаных одеждах будут точно так же презирать несчастных пассажиров, игнорируя их призывы?
Однако опять я впал в меланхолическое настроение, а до Бейкер-стрит было еще далеко. И мне не следовало отдаваться на волю моих мыслей, прежде чем войду в знакомый дом, поднимусь в знакомую гостиную, увижу своего друга в облаке табачного дыма и услышу его голос:
— Я вижу, Ватсон, с вами только что случилась небольшая неприятность…
Глава 1
Д-р Джон Ватсон
В 1878 году я окончил Лондонский университет, получил звание врача и тут же отправился в Нетли, где прошел специальный курс для военных хирургов. По окончании занятий я был назначен ассистентом хирурга в пятый Нортумберлендский стрелковый полк.
…Впрочем, об этом я уже писал в свое время, и, помнится, в тех моих рассказах немало лукавства, от которого я решил избавиться в нынешних мемуарах. Записки, которые я сейчас пишу, не предназначены для посторонних глаз, поэтому здесь я могу позволить себе быть откровенным если не до конца, то все же в большей степени, чем в тех рассказах, которые я писал и которые, пожалуй, еще буду писать для печати.
Итак, я — доктор Джон Г. Ватсон. Вы можете прочитать в справочнике, когда и где я родился, когда и где учился, какие работы написал — справочники в Великобритании издают очень хорошие. Только должен вам сообщить, что далеко не все эти данные являются истинными.
Начнем с того, что родился я двумя годами раньше, чем отмечено в справочнике, да и имя при рождении мне дали совсем другое — Джеймс. Своим собственным братом Джоном (умершим, к несчастью, так рано, но для меня удивительно вовремя) я стал после некоторой весьма неприятной для меня истории, произошедшей в первый год моего обучения в Эдинбургском университете, — о которой я не хочу распространяться, потому что она не делает чести ни моей добропорядочности, ни моему уму; действительно, должен признаться, что я вел себя тогда как молодой и весьма самоуверенный идиот. Добавлю только, что при обнародовании этой истории я потерял бы всякую возможность оставаться в обществе приличных людей, и спасло меня только то, что ко мне снисходительно отнесся декан моего факультета, замявший мое дело и давший мне возможность отбыть в Австралию в качестве помощника судового врача на большом пассажирском судне. Может быть, добрый старик предполагал, что меня соблазнит золотая лихорадка и я предпочту навсегда остаться там, однако осторожность уберегла меня от того, чтобы искать сомнительного счастья в тех краях. Кто знает, если бы я не имел должности на судне, а был просто пассажиром, совершающим невесть в каких целях круиз, смог бы я тогда противиться искушению? Однако меня поддерживала мысль, что я не какой-то там молодой человек из приличной семьи, которого за сомнительное поведение отправили подальше от Англии, а начинающий медик, имеющий возможность посмотреть мир да еще получать за это скромное жалованье. Я вернулся, хотя на пути домой мне и снились золотые самородки, наваленные кучами, будто отвалы простой щебенки.
Джон встречал меня в Саутгемптоне. Мы всегда были привязаны друг к другу, тем более что разница в возрасте была не такой уж и большой. Мы собирались двинуться в Лондон, чтобы продолжить там образование. Мое поведение в Эдинбурге бросало неясную тень и на брата, он, впрочем, не видел в том большой вины, ибо его такие вещи отродясь не тревожили, но он хотел учиться рядом со мной, а я хотел учиться рядом с ним.
Но до начала семестра было еще время, а погода была отличная, и мы решили пару недель провести на море. Поселились мы в небольшом городке, жители которого промышляли в основном рыболовством. Морские купания еще не вошли тогда в моду, сейчас, вероятно, в том городе летом роятся курортники, а тогда было тихо, спокойно, жители были заняты своими делами, а мы бродили по пустынному берегу, купались в свое удовольствие и мечтали о тех временах, когда станем знаменитыми — учеными, писателями, изобретателями — ах, нам совершенно все равно было, кем, одного лишь хотелось — славы. И тень провинности не мешала мне предаваться мечтам наравне с моим братом.
В городке нас почти с самого первого дня прозвали братьями Джи-Джи. «Джи», — с нежностью обращался я к Джону. «Джи», — ласково обращался он ко мне.
Десять дней спустя он заболел.
Он разбудил меня ночью, плача от сильной головной боли, видимо, терпел, пока мог. Я тут же послал хозяйского мальчишку за доктором, а сам принялся делать какие-то компрессы, лихорадочно вспоминая все, что знал из всей нехитрой врачебной практики. Доктор все не ехал, а моя суета причиняла Джону, кажется, почти столько страданий, как и головная боль, и он умолил меня просто посидеть рядом. Когда на рассвете наконец прибыл доктор, измученный Джон лежал в моих объятьях, уже не имея сил плакать, и жаром от него веяло, как от печки.
Джон сгорел в три дня. Кто бы мог подумать, что у юного, полного сил регбиста не выдержит сердце.
Я был потрясен горем. Видимо, я негодяй по самой своей природе, и расчетливость у меня в печенках, если, плача над моим несчастным братом, я назвал доктору для свидетельства о смерти имя Джеймс.
Я никогда не перестану печалиться о моем дорогом брате.
Однако без малейших сомнений я вступил в новую жизнь под его чистым, неопороченным именем. Угрызения совести у меня были. Но они никогда не терзали меня, как гарпии.
Я поступил в Лондонский университет, я в нем учился, я его закончил. Денег у меня было мало, близких родственников, которые пожелали бы помочь мне с покупкой практики, у меня не было, и потому получение специальности военного хирурга было для меня лучшим выходом.
Должность военного хирурга казалась мне весьма удобной для дальнейшей деятельности, только вот афганская война и ранение совершенно не вписывались в мои планы. Тем более в них не укладывался брюшной тиф, который чуть не свел меня в могилу в Пешаваре: в иные минуты мне так и казалось, что я навсегда останусь в Азии. Однако же мне каким-то чудом удалось выжить, и врачи, решив, что в гнилом индийском климате мне не выздороветь, отправили меня в Англию.
И вот на военном транспорте «Оронтас» я снова встретился с полковником М., которого встречал ранее в Афганистане и знал как отличного охотника; он тоже возвращался в Англию и пользовался вынужденным бездельем, чтобы писать книгу об охоте в Гималаях; по деятельности натуры он не умел долго сидеть без дела. В те часы, когда полковник отдыхал от работы, мы сидели рядом на палубе, курили и разговаривали. Сначала наши разговоры касались лишь отвлеченных тем; общих знакомых в Англии, событий в Индии и Афганистане; потом он как-то нечаянно упомянул недавно опубликованную в «Нейчур» статью чиновника, долгое время работавшего в Индии, с которым он был не то мельком знаком, не то обменялся парой писем — я уж не помню; помню только, что разговор о заметке этого чиновника относительно идентификации людей по отпечаткам пальцев навел нас на разговор о преступлениях вообще и о нераскрытых в частности. Я, находясь в несколько благодушном и расслабленном состоянии, позволил себе несколько высказываний, которые полковник М. развил и дополнил; в заключение той беседы мы посмотрели друг другу в глаза и безмолвно, по одним только лукавым взглядам поняли, что являемся родственными душами. Потом мы имели еще несколько бесед, и наши цели и планы обрели четкость и получили определенное направление; перед тем, как судно бросило якорь в Плимуте, мы договорились о способе связи друг с другом, решив в дальнейшем не очень афишировать знакомство и не обмениваться никакими собственноручно написанными документами. Сейчас, вспоминая об этом, я вижу, что тогда ведущую роль в нашем дуомвирате играл полковник М.: он был лет на пятнадцать старше, опытнее, причем его опыт имел несколько специфическое направление; для него ничего не стоило передернуть в карты, причем не ради каких-то финансовых выгод, а просто для удовольствия выиграть; неудивительно, что наше затеянное товарищество на первых порах выглядело — не побоюсь этих слов — как шайка шулеров. Не буду скрывать, что в подобной организации не все устраивало меня: я по натуре не игрок, играть в карты по четко ограниченным правилам мне скучно, а для подтасовок я никогда не считал себя достаточно ловким. (Иное дело бильярд: в условиях большого города это прекрасное занятие, сочетающее в себе физические упражнения с умственными; в деревне же я предпочитаю гольф.)