Первым прибыл инспектор Лестрейд.
— Вы расставили своих людей на улице? — спросил мой друг.
— Конечно, — ответил Лестрейд. — И дал им строгий приказ пропускать всех, кто входит, но арестовывать всех, кто будет пытаться покинуть дом.
— Наручники при вас?
Вместо ответа Лестрейд сунул руку в карман и мрачно зазвенел парой наручников.
— Ну, сэр, — сказал он, — пока мы тут ждем, может, пришло время рассказать — чего именно мы тут ждем?
Мой друг вынул из кармана трубку и, вместо того, чтобы раскурить ее, положил на стол перед собой. Затем он вытащил давешнюю жестянку и стеклянный сосуд, в котором я узнал тот, что он привез из Шордитча.
— Взгляните, — произнес он, — вот, как я надеюсь, последний гвоздь в гроб нашего мастера Верне.
Мой друг замолчал. Затем достал из кармана часы и осторожно положил их на стол.
— До их прибытия у нас есть еще несколько минут. — Он обернулся ко мне. — Что вы знаете о Реставрационистах?
— Абсолютно ничего, — ответил я.
Лестрейд кашлянул.
— Если вы говорите о том, о чем мне думается, — проворчал он, — то стоит этот разговор прекратить. Хватит об этом.
— Слишком поздно, — сказал мой друг. — Видите ли, не все согласны с тем, что возвращение Великих Древних было столь благоприятно для людей. Эти анархисты хотели бы восстановить старинные порядки, чтобы, так сказать, человечество само выбирало свою судьбу.
— Это уже похоже на подстрекательство к мятежу, — возмутился Лестрейд. — Я вас предупреждаю…
— Я вас предупреждаю — хватит выставлять себя дураком! — отрезал мой друг. — Это Реставрационисты убили Принца Франца Драго. Они убивают в тщетной надежде, что смогут вынудить наших властителей оставить нас одних во тьме. Убийца Принца — Rache. Это старинное немецкое обозначение охотничьего пса, инспектор, о чем вы бы знали, если бы заглянули в словарь. Это слово также значит «месть». И охотник оставил свою подпись на месте убийства, как художник на краю холста. Но разделал Принца не он.
— Хромой Доктор! — воскликнул я.
— Именно. Той ночью в комнате был высокий человек — я могу определить его рост, так как слово написано на уровне глаз. Он курил трубку — об этом говорит пепел и остатки табака в камине. Кстати, он легко выбил трубку о каминную полку, что было бы сложно проделать низкорослому человеку. Табак — довольно необычный сорт «шэга». Следы в комнате были большей частью затоптаны вашими людьми, но несколько четких отпечатков осталось под окном и около двери. Там кто-то ждал: человек меньшего роста, судя по длине шагов, припадавший на правую ногу. На тропинке я нашел несколько отчетливых следов, а разные виды глины на скребнице возле парадного входа дали мне дополнительные сведения: высокий человек проводил Принца в комнату, а затем вышел обратно. Их прибытия ждал человек, который так впечатляюще распотрошил Принца…
Лестрейд издал недовольное ворчание, которое так и не оформилось в слова.
— Я потратил много дней на то, чтобы проследить перемещения Его Высочества. Я был в притонах, борделях и сумасшедших домах, я искал там высокого человека с трубкой и его друга. Искал и не мог напасть на его след, пока не догадался просмотреть богемские газеты в поисках указаний на последние увлечения Принца на родине. Из газет я узнал, что английская театральная труппа побывала в Праге в прошлом месяце и давала представление для Принца Франца Драго…
— Боже мой, — воскликнул я, — так, значит, этот самый Шерри Верне…
— Реставрационист. Именно.
Я качал головой, не уставая поражаться острому уму моего друга и его потрясающей наблюдательности, когда раздался стук в дверь.
— А вот и наша добыча! — вскричал мой друг. — Будьте настороже!
Лестрейд глубоко засунул руку в карман, где, не сомневаюсь, держал пистолет. Он нервно сглотнул.
Мой друг крикнул:
— Входите, пожалуйста!
Дверь открылась.
За дверью был не Верне и не Хромой Доктор. Это был один из уличных беспризорников, которые зарабатывают себе на корку хлеба, бегая с поручениями — «рассыльный в конторе мистера Подай-Принэсси», так их называли в годы моей юности.
— Господа, — спросил он, — кто из вас мистер Генри Кэмберли? Один джентльмен попросил меня доставить ему записку.
— Я здесь, — ответил мой друг. — Получишь шесть пенсов, если сможешь подробно описать того джентльмена, который дал тебе записку.
Паренек сказал, что его зовут Уиггинс. Он попробовал монету на зуб, затем спрятал ее и поведал нам, что тот весельчак, который передал ему записку, был очень высок, темноволос и — добавил он — курил трубку.
Записка лежит сейчас передо мной, и я позволю себе вольность привести здесь ее содержание.
Дорогой сэр!
Не могу обратиться к Вам, как к «Генри Кэмберли», поскольку у Вас нет никаких прав на это имя.
Я был немного удивлен, что Вы не представились Вашим подлинным именем, ибо это имя славное и оно делает Вам честь. Я читал несколько Ваших работ, за которыми я стараюсь следить. Мы даже весьма плодотворно переписывались с Вами два года назад в связи с некоторыми теоретическими противоречиями Вашего труда по динамике движения астероидов.
Вчера вечером я был очень рад, наконец, познакомиться с Вами лично. Позвольте дать несколько небольших советов, которые помогут Вам сэкономить усилия и время, если Вы и дальше будете заниматься той профессией, которую избрали. Во-первых, курильщик может, конечно, носить в кармане абсолютно новую, ни разу не опробованную трубку, да еще и без табака, но выглядит он при этом крайне подозрительно — по крайней мере, столь же подозрительно, как и антрепренер, не имеющий ни малейшего представления об обычных расценках на оплату заграничных турне и которого сопровождает молчаливый военный офицер в отставке (Афганистан, насколько я могу судить). К тому же, поскольку Вы совершенно верно заметили, что у улиц Лондона есть уши, Вам может пригодиться в дальнейшем привычка не садиться в первый же кэб, который проезжает мимо. Кучер в кэбе тоже не лишен ушей, особенно если он решает использовать их по назначению.
Тем не менее Вы, безусловно, правы в одном из Ваших предположений: я действительно заманил мерзкого полукровку в ту комнату в Шордитче.
Если Вас это заинтересует после того, как Вы получили некоторое представление о его вкусах и привычках, я сказал ему, что приготовил для него девушку, похищенную из монастыря в Корнуолле. Она раньше никогда не видела мужчины, так что одно лишь касание и вид его лица повергнут ее в совершенное безумие.
Если бы она существовала на самом деле, он наслаждался бы ее безумием, овладевая ею, как человек, который высасывает мякоть спелого персика, оставляя только сморщенную кожуру и косточку. Я видел, как они это делают. Я видел, как они совершают и куда более ужасные вещи. Мы не должны платить такую цену за мир и процветание. Она слишком высока.
Добрый доктор (он разделяет мои взгляды и действительно написал ту небольшую пьесу, поскольку у него есть некоторый литературный талант) ждал нас со своими ножами.
Эту записку я посылаю не в знак издевки, мол, «поймай меня, если сможешь», — мы с достопочтенным доктором уже отбыли, и Вам нас не найти, — но лишь для того, чтобы сказать: мне было очень приятно хотя бы на мгновение почувствовать, что у меня есть достойный противник. Несравненно более достойный, чем все твари из Бездны.
Боюсь, «Актерам Стрэнда» придется искать себе нового предводителя.
Не могу подписаться Верне, и до тех пор, пока охота не завершена и мир не вернется на пути своя, прошу Вас думать обо мне просто как о
Инспектор Лестрейд выбежал из комнаты, громко отдавая приказы своим людям. Они заставили Уиггинса привести их на то место, где странный человек отдал ему записку — будто Верне стал бы их дожидаться, покуривая трубку. Мы с моим другом наблюдали из окна за суетой и качали головами.