Признаться, я был несколько разочарован, не найдя роскоши арабских сказок — золотой посуды, гор икры, танцующих невольниц, гуляющих павлинов и медведей на вертеле. Довольствоваться пришлось мейсенским фарфором, стерлядью по-казацки (среда, пояснил Константин, а причем здесь среда?) и игристыми донскими винами. Где-то неподалеку слышались препротивные крики, и студент уверял, что это павлины.
Время шло плавно, похоже, все чувствовали себя прекрасно, даже Холмс оживленно объяснял принцессам особенности исполнения кельтских напевов. Пытались вовлечь в разговор и меня, я потел, отвечал невпопад, поперхивался вином, отменным, нужно признать.
Когда дамы покинули нас, стало полегче. На смену игристому пришел серьезный портвейн. Холмс раскурил трубку.
Я не замечал в нем никаких признаков погруженности в раздумья, казалось, мой друг просто отдыхал, наслаждался вечером. Впрочем, порой я замечал признаки неудовольствия, легкие, едва заметные даже для меня, проведшего бок о бок с Холмсом многие (и лучшие!) годы. Я бы сравнил настроение Холмса с настроением хирурга, которого спешно пригласили к августейшей особе удалить бородавку.
Журчала вода каскада, бежавшая вниз, я, благодушный, умиренный вином, следил за прихотливым разговором.
— Материализм, идеализм — слова, ярлыки. Наука отличается от суеверия прежде всего терминологией, — старший принц вел главную тему, остальные подыгрывали ему, впрочем, не без изящества. — Возьмем открытия медицины. Материалисты, если не ошибаюсь, объясняли раньше природу холерины дурными испарениями, миазмами. Не так ли, доктор Ватсон?
— Э… Совершенно верно.
— Колдуны же и знахари считали, что дело в демонах. Теперь, после открытий профессора Коха, наука установила: причина холерины — микроб, невидимое глазу существо, вселяющееся в человека и доводящее его до болезни. Чем отличается, в таком случае, микроб от демона? И где они, миазмы?
— Но, Ваше Высочество, — полковник не забывал титуловать принца. Наверное, и потому, что обращаться по имени и отчеству, как это принято у русских, гораздо труднее. — Вы не станете отрицать — наука являет собой могучую силу.
— Именно. Именно, Herr Oberst. А у нашего народа есть поговорка: «Сила есть — ума не надо». Ученые все более используют руки, а не голову, наука бьет тараном там, где нужно найти ключик, вставить в скважину и провернуть.
— Найти! То-то и оно! Они, ключики, под ногами не валяются.
— И не должны валяться, Herr Oberst. Ибо втопчут их во грязь. Или того хуже, откроют дверь.
— Почему же хуже?
— Дверь пропускает в обе стороны.
Я сидел и слушал знаменитую русскую беседу. Солнце успело закатиться, принесли лампы, на свет которых летели мотыльки, летели и кружились, не в силах одолеть стекло, не пускавшее к огню.
— К счастью или к несчастью, дверь эта потаенная, непостоянная, покажется и исчезнет надолго, на всю жизнь, превращая ключик в безделицу, в ничто — до следующего раза в другое время, другое поколение.
Длинная дорога, незнакомое место, новые люди, вино — все это вместе создало во мне странное состояние — благости, восторженного покоя. Я потягивал портвейн, постепенно пьянея, но ничуть не тревожился этим. Такие милые люди, такой спокойный, уверенный Холмс, да и дело выходило хоть и загадочным на мой искушенный взгляд, но не страшным, не кровавым. Приятное дело, приятное место, приятные люди.
— Ах, что это я разболтался, — перебил сам себя принц Александр. — Время позднее, а вы с дороги. Доброй ночи, доброй ночи всем. А завтра, мистер Шерлок Холмс, я уверен, все трудности разрешатся.
Холмс вежливо поклонился. Все поднялись.
— Всего… Всего восьмой час! — запротестовал я.
— В Лондоне, Ватсон, в Лондоне, — Холмс взял меня под локоть и настойчиво повлек по дорожке вокруг замка.
Яркая полная луна светила лучше дюжины фонарей.
— Я… Я вполне трезв, Холмс.
— Не сомневаюсь.
— Но я действительно трезв. А вот вы, Холмс, не пили почти ничего. Ни вы, ни остальные, — сейчас я осознал, что стаканы, кроме моего, оказались лишь пригубленными.
— Отдаю должное вашей наблюдательности, Ватсон.
— Тогда почему мы ушли?
— Потому, что с нами попрощался хозяин.
— Ах, да. Водопроводчики, верно? — мы успели дойти до нашего пристанища, когда Холмс наконец отпустил мою руку.
В холле нас встретил слуга. На странном французском он объяснил, что предоставлен в наше распоряжение и не будет ли чего угодно. Холмс отправил его отдыхать, и слуга ушел, оставив колокольчик: только позвоните, и он тут как тут. Очень удобно.
Мы сели в кресла около столика времен Людовика Шестнадцатого.
— Наши хозяева заботливы, — Холмс указал на бутылку. — Столь любезный вашему вкусу портвейн. Желаете?
— Нет, — хмель потихоньку таял, искушение росло, но я удержался.
— Отлично, — он вернул бутылку на стол. — Ну, каково ваше впечатление, Ватсон?
— Просто загадка. Сейф с шифром, а драгоценности исчезли. Невообразимо!
— Да, — Холмс грустно улыбнулся.
— Вы… У вас есть гипотеза?
— Полагаю, мне известно, кто взял драгоценности.
— Неужели?
— Полагаю, это известно и принцу Петру.
— Тогда зачем…
— Полагаю, и похититель знает, что я знаю и что знает принц Петр.
— Погодите, Холмс, погодите. Он знает, что вы знаете, что знает… Нет, это чересчур запутано. Зачем вообще было звать вас, если всем все известно?
— Грязная работа, Ватсон. Грязная работа. Вы тоже способны мыть полы в приемной после визитов больных, но держите для этого уборщицу, не так ли?
— Держал, — я вздохнул. — Держал, когда практиковал. Но все же…
— Семья Ольденбургских может себе позволить пригласить экспертов из Англии. Это богатая семья, Ватсон, очень богатая.
— Кто же похититель?
— Завтра, Ватсон, все завтра. Вы ведь помните — самым деликатным образом. И переведите часы или лучше дайте их мне. Вот, Ватсон, теперь вы окончательно в России.
Мы разошлись по спальням. Кровать была застелена, пахло свежестью, толстая ночная свеча едва горела, но мне хватало света и из окна, от луны.
Я выглянул наружу. Окна моей комнаты выходили в парк. Кроме луны, нигде не виднелось ни огонька. И тишина, полная, почти абсолютная тишина.
Безмятежный, убаюканный покоем, я засыпал с мыслью, что более легкого и приятного дела я не знал за все годы знакомства с Холмсом.
Как человек может ошибаться!
Стук в дверь разбудил меня, стук и настойчивый зов:
— Ватсон, Ватсон, просыпайтесь!
— Холмс, это вы? — я посмотрел на часы. Господи, даже здесь четверть шестого, а в Лондоне?
— Быстрее одевайтесь, Ватсон, я жду вас.
Если Холмс будит гак рано, значит, не без оснований. Я пренебрег бритьем, ограничась умыванием. В холл я спустился через десять минут, но Холмс уже ушел — на столе лежала записка: «Идите к левому крылу замка». Видно, дело не терпело отлагательств. Странно. Я-то думал, что Холмсу осталось положить руку на плечо похитителя и сказать: «верните драгоценности!», а это совсем не обязательно делать столь рано.
Росы не было, и туфли мои оставались сухими после шагов по высокой траве. Холмса я нашел сразу, Холмса и еще несколько человек — принца Петра, полковника Гаусгоффера и Константина.
— Доктор, взгляните. Может быть… — принц выглядел растерянным, смятенным. Подойдя ближе, я понял причину волнения: за кустами в траве лежала мисс Лиза, воспитанница старшего принца. Восковая бледность ее лица настораживала, а когда я попытался отыскать пульс, холодное тело подтвердило — девушка мертва. Рука ее вывернулась под немыслимым углом, а приподняв туловище, я понял окончательно — сломана шея.