Но уже утро, пора ехать дальше. Тарази протер глаза и понял, что проспал, - лучи солнца, обогнув бархан, падали ему на ноги. Полежи он еще немного, проснулся бы с опухшим лицом - щеки отекли бы, отяжелел подбородок. Утреннее солнце, падая на лицо спящего, искажает его, и часто, когда Тарази просыпается, лошадь, не узнав своего хозяина, шарахается испуганно в сторону.
Услышав шум и возню, Тарази вскочил и увидел, как топает черепаха вокруг бархана, а лошадь в злости пытается лягнуть ее. Тарази замахал плетью, но лошадь не остановилась, черепаха же провалилась в песок так глубоко, что уже не могла выползти, и поворачивала к Тарази морду, прося его защиты, и отмахивалась хвостом от назойливой лошади.
Тарази сполз по склону бархана, поднял плеть, но лошадь все же лягнула черепаху, хотя та и успела спрятать морду.
Лошадь с забавно горделивым видом затопала вниз, но Тарази в сердцах выругал ее, обозвав "чучелом, обтянутым собачьей шкурой".
- Черт бы вас побрал! - еще раз закричал Тарази. - Не хватает мне еще ваших идиотских выходок!
Черепаха стряхнула с морды песок и попыталась подняться на лапы, но не смогла, и снова провалилась, и лежала так, глупо озираясь по сторонам,
В том месте, где они спали с черепахой, Тарази заметил следы лошади. Приревновала черепаху к хозяину и крепко лягнула ее - ведь обычно она сама ложилась рядом с Тарази, чтобы согреть его дыханием и защитить от блуждающих барханов.
Живо вообразив, как была удивлена лошадь и как вытянула она в обиде морду и надула бока, Тарази рассмеялся. Черепаха удивленно глянула на него, и черные, сухие складки на ее физиономии разгладились, большая пасть, уходящая углами к подбородку, растянулась в отталкивающей гримасе.
Тарази поморщился и пошел седлать лошадь, и черепаха прижалась мордой к его руке, будто благодарила за заступничество.
- Ты, я вижу, льстец, каких мало! - пробормотал растроганный Тарази, потрепав ее чешуйчатый хвост. - Вы точно близнецы с Фаррухом...
Путешественник подправил седло, подтянул клетку, и лошадь, готовая снова идти по пескам, стояла чуть прищурившись от солнца. Горделивого нрава, она молча переносила и брань, и удары плети и преданно делила с хозяином одиночество и кочевую жизнь, и за эту безропотность, участливость Тарази и любил ее.
Тарази вскочил на лошадь и знаком велел черепахе следовать за ней.
Уже исчезли последние тени у кустов и барханов и солнце повисло над всем пространством, навевая тоску. Белые холмики, насыпанные ветром за ночь, не успели еще затвердеть от соли, и солнце просвечивало их насквозь, от верхушки до основания.
Вот и коршун опустился на холмик, и сразу же от света, стелющегося по песку, вокруг птицы задрожало, лучи закружились, наматываясь кольцами, и было такое ощущение, будто хищник сидит внутри светового шара, а шар покачивается в тумане, словно плывет по воде...
И только под копытами лошади, чуть выше соляной земли, стелились еще сумерки. Лучи солнца, едва заблестев в кристалликах соли, сразу же отлетали обратно, потрескивая и загораясь искорками всех цветов радуги. И если сейчас какой-нибудь конокрад-разбойник крался бы за нашим путешественником, он увидел бы удивительную картину: лошадь не шла медленным шагом, а парила чуть выше земли, боясь обжечься искрой.
Но никто, кроме двух сусликов, не провожал нашего путешественника. Поднявшись на задние лапы, а передние сложив важно на вздутых животах, они обозревали местность, думая о тщетности бытия. Оба зверька узнали Тарази, уже проежавшего взад-вперед по этим пескам, как заблудший, и, может быть, именно это еще больше настраиватта их на меланхолический лад.
Но как бы ни скучна была эта местность и тосклива, Тарази подмечал свои маленькие прелести в неприхотливой жизни песков.
Сейчас ему не терпелось скорее добраться к Орузу, чтобы вместе с Ар-моном изучить диковинную черепаху, которая плелась сзади с неизменной страдальческой миной на морде.
В пустыне Тарази острее ощущал одиночество, и не потому, что рядом с ним никого ке было. Это пространство, где движение - лишь мираж, иллюзия, рождало в его душе беспокойство.
Ведь когда все стоит и молча созерцает с видом правого, а ты двигаешься, часто мудрствовал наш путешественник, то движение кажется противоестественным. Потому Тарази в нетерпении поторапливает лошадь, хотя торопиться вроде бы-некуда, никто его не ждет. Да и лошадь, увидев впереди бархан или заросли, спешит, чтобы отдохнуть в прохладе, будто чувствует, что за ними наблюдают.
Вот и теперь, едва поднявшись из лощины, Тарази заметил бархан, вдруг пославший в их сторону какой-то неестественный матовый свет.
Лошадь захрапела, и отвела морду в сторону, и замедлила шаг.
Но путешественник все хлестал ее, все принуждал, пока лошадь опасливо не приблизилась к бархану. Тарази, удивленный и сконфуженный, спрыгнул на землю, поняв вдруг странное поведение лошади.
Да, это был тот самый бархан, на гребне которого они переночевали, знакомые очертания склонов, те же линии борозд и даже отпечатки копыт лошади, не успевшие еще уйти в песок.
И только верхушка бархана, чуть взрыхленная и осыпавшаяся, была как бы уликой, доказательством того, что холмик окольными путями двигался за путешественником. И пока Тарази стоял в лощине, бархан успел обогнать их и остановиться, как ни в чем не бывало, поперек пути.
В своих скитаниях Тарази уже много раз встречал такие черные барханы они следуют и за одиночками, и за караванами, чтобы сбить их с дороги. Ползут незаметно днем, прячась и дожидаясь темноты. Притаившись за холмами или зарослями, следят. Ждут, пока люди, обессиленные, не заснут на песке, и вот тогда начинаются их опасные игры: подкрадываются и останавливаются, осыпаясь и ограждая со всех сторон путь людям. Меняют свою форму до неузнаваемости, чтобы сбить с толку путешественников, - вытягиваются, как столбы, или, наоборот, стелются низенькими грядами. Ветер поправляет их очертания, лощина, куда они спускаются, прячет их.
Случается и так, что черные барханы снова возникают перед изумленным путешественником в таких очертаниях, в каких он видел их, скажем, вчера. И кажется тогда путешественнику, будто все время он шел по заколдованному кругу и вернулся к тому месту, где переночевал.
Лошадь в беспокойстве пританцовывала возле бархана, а на морде черепахи был такой неописуемый ужас, что даже наш бесстрастный путешественник, знавший повадки черных барханов, разволновался.
Бархан будет появляться теперь то справа, то слева - и так на всем их пути. К нему может приползти другой бархан, и тогда они вместе будут преследовать человека на лошади и черепаху до тех пор, пока не повеет свежестью оазиса, и тогда барханы молча повернут в сторону, чтобы идти за другими странниками...
В прошлый раз, по пути в Оруз, видел Тарази на песке труп лошади, еще не растасканный коршунами и шакалами. Остановившись неподалеку, он с любопытством стал смотреть, как пополз к трупу черный бархан, доселе преследующий путешественника. И полностью накрыл павшую лошадь, втягивая ее в себя струйками песка, как щупальцами.
Но вот бархан встрепенулся, словно боясь потерять из виду Тарази, и пополз к зарослям, где спрятался путешественник, а на том месте, где лежал труп, остались одни лишь обглоданные кости.
Если черный бархан накрывает заодно и норы варанов и сусликов, то те не выбегают в панике, не бросаются прочь на волю, знают, что бархан будет деликатно ждать, пока зверьки не попируют досыта.
Есть еще белые барханы, но они ленивы, ползут медленно, нехотя, все время меняя свои очертания. Ветер собирает их возле камня или куста, и они растут, пока куст не сделается их крепким позвоночником.