Это в значительной степени объясняется конфуцианскими позициями авторов, стремившихся улучшить нравы, выявив недостатки людей и указав на них. Однако за всем этим угадываются также демократические черты той фольклорной основы, что лежит в большинстве пхэсоль — народного рассказа, анекдота.
Интерес к устной традиции у авторов пхэсоль велик. Шутка, бытовавшая в народе, пословица, анекдот, плутовской рассказ находили место в сборниках.
Мы можем также встретить примеры бродячих сюжетов: так, поступок, свидетельствующий о сыновней почтительности (герой убивает коня, по привычке отвезшего хмельного хозяина к певице-кисэн, с которой ему запретили видеться родители) и закрепленный в одном из ранних сборников за известным полководцем древности Ким Юсином, увязывается в пхэсоль Лю Монина с крупным государственным деятелем XV в. Хван Сусином, что говорит о свободном хождении этого сюжета.
Правда, этот случай позволяет нам судить также и о том, как далеко ушла корейская литература за четыре столетия в изображении психологического состояния человека, в умении развернуть сюжет, в использовании диалога. Молодому человеку в новелле Лю Монина «Хван Сусин убивает своего коня» нелегко было подчиниться воле отца и порвать с любимой. Он не мог решиться на это и сначала продолжал встречаться с ней тайком; и лишь после отповеди отца он соглашается с неизбежным и утверждается в своем решении. Следует великолепная сцена ночью в доме девушки, когда герой понимает ужас ситуации и пытается объяснить случившееся оплошностью слуги, но выясняет, что виноват он сам. Развязка новеллы эмоционально подготовлена.
Таким образом, в данном случае пхэсоль, не подвергая сомнению исходного пункта — сыновней почтительности как обязательной добродетели, — психологически обосновывает поведение человека, показывая, как общее правило становится правилом личным и ценой каких усилий это далось.
Пхэсоль XV–XVII вв., как мы могли заметить, необычайно разнообразны и в то же время несут на себе вполне определенные черты общности. Они многое наследуют от породившего их исторического сочинения. Вызрев внутри него, пхэсоль выходят в мир литературы и развиваются далее — каждый жанр по своему закону, с общим, однако же, стремлением изобразить отдельный случай, отдельную судьбу и отказаться от той заданности действий героев, которую предусматривало историческое сочинение.
По-иному наследуют и по-иному отрицают ту же породившую их традицию произведения выдающегося корейского писателя Лим Дже (1549–1587).
Одно из них — сатира «Мышь под судом» — уже известно в русском переводе. В настоящем сборнике помещены два других — «История цветов» и «Город Печали».
Однако с Лим Дже здесь мы знакомимся несколько раньше: в новелле Лю Монина «Лим Дже явился на чужой праздник» он выступает как литературный персонаж. «Четверо великих» — так называли современники Лим Дже, Ким Сисыпа, известного нам по рассказу О Сукквона «Ким Сисып ругает стихи», и еще двух поэтов. Все они были героями многих забавных рассказов.
Проказник, смеющийся над людской церемонностью, несущий атмосферу непринужденного веселья, — таким остался Лим Дже в памяти потомков. На первый взгляд и его творения говорят только о непринужденной легкости и блеске остроумия. Но эго только на первый взгляд. Трудно среди современников Лим Дже, да и века спустя, найти писателя, столь глубокого по мысли. Произведения его при внешней легкости серьезны и сложны и, пожалуй, покажутся несколько необычными рядом с пестрой россыпью миниатюр пхэсоль. Вот «История цветов». В цветочном мире возносятся и гибнут поочередно четыре царства. Государи рождаются, взрослеют и женятся, восходят на престол. Они приближают к себе мудрых подданных или, вняв навету, совершают ошибки; забывают о государственных делах, увлекшись сочинением стихов или подпав под власть обольстительных красавиц. Все как у людей.
Но рождаются и умирают государи как цветы («государь опал»), об их достоинствах судят по цвету и аромату, а заслуги предка основателя царства Глиняный Горшок — в том, что «при государе Гао-цзуне он служил приправой к царской похлебке, что варилась в котле, и за эту заслугу был пожалован уделом в Глиняном Горшке». Цветы живут и действуют по тем же законам, что и люди, но в то же время и по другим — цветочным. Это и цветы и в то же время люди. И мы все время ощущаем эту двойственность.
Но еще острее ее ощущали современники писателя. Ведь «История цветов» написана по правилам одного из видов исторического сочинения, точно воспроизводит его форму. События излагаются по годам правления и излагаются «объективно», в критические моменты вторгается голос историографа. Его же рассуждениями от первого лица завершаются истории всех четырех царств. «История цветов» кончается общим суждением историографа о несовершенстве человеческой природы вообще. И «слово историка», как и полагается, контрастирует по стилю с остальным повествованием.