— Приезжай скорей, — шепнула она, прежде чем повесить трубку. — Ты мне очень нужна.
На следующее утро Жозефина отправилась в комиссариат. После долгого ожидания в коридоре, где пахло моющим средством с вишневой отдушкой, ее пригласили в узкий кабинет без окон; желтоватый свет лампы делал его похожим на аквариум.
Она изложила свое дело полицейскому чиновнику. Молодой женщине с каштановыми волосами, собранными в пучок, тонкими губами и орлиным носом. В бледно-голубой рубашке, синей униформе, с позолоченным колечком в левом ухе. На столе — табличка с фамилией Галуа. Имя, фамилия, адрес? Причина обращения в полицию? Ответы выслушала бесстрастно, ни один мускул не дрогнул на лице. Удивилась, что Жозефина так долго не заявляла о нападении, и явно сочла это подозрительным. Предложила обратиться к врачу, но Жозефина отказалась. Попросила описать того человека; не запомнила ли Жозефина какую-нибудь деталь, которая бы помогла в расследовании? Жозефина упомянула чистые гладкие подошвы, гнусавый голос, отсутствие запаха пота. Полицейская дама подняла бровь — эта деталь ее удивила, — и продолжала печатать протокол. Попросила уточнить, нет ли у Жозефины врагов, не имело ли место ограбление или изнасилование. Все это произносилось ровным механическим голосом, без всяких эмоций. Она констатировала факты.
Жозефине захотелось плакать.
Куда катится мир? Насилие стало таким обычным делом, что нельзя и головы поднять от клавиатуры, посочувствовать, подбодрить? — думала она, выходя на шумную, залитую светом улицу.
Она застыла, глядя на длинную вереницу нетерпеливо сигналящих машин. Улицу перегородил грузовик. Шофер неспешно, по одной, разгружал коробки, с довольным видом созерцая пробку. Какая-то женщина с ярко намазанными губами высунулась из машины и завопила: «Какого черта, что за бардак?! Сколько нам еще тут стоять?!» Она смачно выплюнула сигарету и обеими руками со всей силы нажала на гудок.
Жозефина грустно улыбнулась и пошла прочь от скандала, заткнув уши.
Гортензия перешагнула кучу одежды, сваленной на полу гостиной. Она снимала квартиру на пару с однокурсницей, анемичной бледной француженкой, которая имела привычку тушить сигареты где попало, всюду безжалостно оставляя обугленные дырочки. Джинсы, стринги, колготки, майка, водолазка, куртка: разделась и все побросала, где стояла.
Ее звали Агата, она училась вместе с Гортензией, но ни трудиться, ни убираться в квартире в ее планы не входило. Если она слышала будильник, то вставала, если нет — шла к следующей паре. В раковине громоздилась немытая посуда, грязное белье ровным слоем устилало то, что когда-то было похоже на диваны, телевизор работал круглые сутки, пустые бутылки валялись на стеклянном столике вперемешку с разодранными журналами, засохшими корками пиццы и коричневатыми окурками косяков из переполненных пепельниц.
— Агата! — заорала Гортензия.
И поскольку Агата, зарывшись в простыни у себя в комнате, не откликалась, Гортензия закатила целую речь, гневно обличая соседку в разгильдяйстве и подкрепляя каждую фразу ударом ногой в ее дверь.
— Так больше продолжаться не может! Мразь ты этакая! Можешь устраивать срач в своей комнате, но не в местах общего пользования! Я вчера целый час оттирала ванную, в раковине до фига твоих волос, все засорилось, везде засохшая зубная паста, и до кучи юзанный тампакс валяется! В каком хлеву тебя воспитывали, а?! Ты здесь не одна живешь! Предупреждаю, я буду искать другую квартиру! Не могу больше!
Хуже всего, подумала Гортензия, что уйти я не могу. Аренда оформлена на нас обеих, плата внесена за два месяца вперед, да и куда уходить-то? И эта потаскуха отлично все понимает. Тварь бессмысленная, только одно и знает: как распалится, напялит джинсы и вертит задом перед старперами, а те слюни пускают.
Она с омерзением посмотрела на столик, взяла мешок для мусора и свалила в него все, что было на столе и под столом. Заткнув нос, завязала мешок и выкинула на лестницу — потом выбросит. Вот придется выуживать свои джинсы из помойки, будет знать. Да и то не факт, пробурчала она, купит себе новые на деньги своих похотливых дедков с мафиозными рожами, которые курят сигары в гостиной, покуда эта бледная немочь клеит себе в ванной накладные ресницы. И где она только таких берет? Как глянешь на их пальто из верблюжьей шерсти с поднятым воротником, сразу хочется взять ноги в руки и срулить подальше. Стремные, просто жуть берет. Она, дура, в конце концов очухается в каирском борделе, да поздно будет.