— Вы, кажется, изучаете моду?
«Откуда он знает?» — удивилась Жозефина.
— Да. В Лондоне.
— Если вдруг я смогу вам помочь, скажите, у меня много знакомых в этой среде. В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке.
— Спасибо большое! Я запомню. Это очень кстати, мне скоро понадобится стажировка. Могу я записать ваш номер телефона?
Жозефина, не веря своим глазам, смотрела, как Гортензия пляшет вокруг Лефлок-Пиньеля, опутывает его паутиной, щебечет, кивает, записывает номер мобильного и заранее благодарит за помощь. Они еще поговорили о жизни в Лондоне, о системе образования, о преимуществах двуязычия. Гортензия рассказала, как она работает, принесла большую тетрадь, куда вклеивала образцы понравившихся тканей, показала наброски, которые делала, исходя из цвета и фактуры материи, вылавливая интересные силуэты среди прохожих. «Все, что ты нарисовал, надо уметь сшить. Это правило номер один нашей школы». Эрве Лефлок-Пиньель задавал вопросы, она отвечала неторопливо и подробно. Ширли и Жозефине достались роли статисток. Не успел он удалиться, как Гортензия вскричала: «Мама, вот мужчина для тебя!»
— Он женат, и у него трое детей!
— И что? Ты можешь с ним спать, а жене об этом знать не обязательно. И твоему исповеднику тоже.
— Гортензия! — возмутилась Жозефина.
— Отличное шампанское. Какого года? — спросила Ширли, чтобы сменить тему.
— Не знаю! Должно быть написано на этикетке, — рассеянно ответила Жозефина.
Что это еще за разговоры про соседа?! Нет, это надо прекратить, надо ей объяснить, что любовь — серьезная вещь, что нельзя кидаться на шею первому попавшемуся франту.
— Ну а ты, девочка моя, — спросила она, — ты сейчас… влюблена в кого-нибудь?
Гортензия отпила глоток шампанского и вздохнула:
— Ну вот! Снова здорово! Опять высокие слова! Ты хочешь знать, не встретила ли я красивого, богатого и умного мужчину, от которого потеряла голову?
Жозефина с надеждой кивнула.
— Нет, — проронила Гортензия после небольшой паузы. — Но зато…
Она протянула матери бокал за новой порцией шампанского и сказала:
— Но зато я повстречала парня… Красивого… Правда красивого!
Жозефина тихо ахнула.
Ширли следила за их разговором и молила про себя: «Не верь, моя Жози, не мечтай, опять налетишь на каменную стену». Гэри улыбался: он предвидел, каким ударом для сентиментальной Жозефины будет ответ ее дочери.
— И сколько это продолжалось?
— Две недели. Мы сплелись в душной страсти…
— А потом? — спросила Жозефина, еще на что-то надеясь.
— А потом все, стало неприкольно. Ни-че-го. Глушняк. Представляешь, однажды у него задралась штанина, и я увидела белый носочек. Белый носочек на волосатой лодыжке… Брр, чуть не стошнило!
— Боже правый! Ну у тебя и представления о любви! — вздохнула Жозефина.
— Да это не любовь, мама!
— Они сейчас сперва ложатся в постель, а потом уже влюбляются, — пояснила Ширли.
— Влюбленные мужчины такие скучные! — зевнула Гортензия.
— Но я в любом случае не собираюсь сплетаться в душной страсти с Эрве Лефлок-Пиньелем, — пробормотала Жозефина. Ей казалось, что все над ней смеются.
— А я бы на твоем месте не зарекалась, — хмыкнула Гортензия. — Он вполне в твоем вкусе и не сводил с тебя глаз. А глаза-то блестят! И он как будто ощупывал тебя, не касаясь, это было… неотразимо!
Ширли почувствовала, что Жозефине неловко. Пора кончать шутки, а то подруга воспринимает их слишком серьезно. Что случилось с ее чувством юмора? А может, этот человек ей и правда нравится? Он, my God, is really good looking[38].
— Уж не знаю, как это у мамы получается, но вокруг нее вечно вьются привлекательные мужчины, — примирительно заключила Гортензия, пытаясь свести все к комплименту.
— Спасибо, милая, — сказала Жозефина с натянутой улыбкой, чтобы закрепить это хрупкое перемирие. — А ты, Гэри? Ты романтик или потребитель, как Гортензия?
— Вынужден тебя разочаровать, Жози, но на данный момент я охочусь за жирной богатой телкой. Так что учусь быть жирным телком!
— Ясно. В общем, я одна среди вас такая клуша, как всегда…