Людей на планете осталось мало. Остались последние люди.
Пикник был самый простой. Я собрала все минут за пять — целую банку консервированного тунца, черствый домашний пирог, испеченный за день до этого, и сморщенные, червивые яблоки, собранные в соседнем саду и пролежавшие всю зиму в другом доме, в котором был погреб.
Я слышала, как Бен возился, отливая бензин из банки, извлеченной из тайника. Он отмерял его так, чтобы в бензобак влить ровно столько, сколько нужно на десять миль пути. И такое же количество в запасную канистру — на обратный путь. Канистру, приехав на пляж, надо будет получше спрятать.
Теперь, когда решено было окончательно, что мы едем, в моей голове начали угрожающе возникать всевозможные «а что если...» Но я твердо решила, что не передумаю. Определенно, раз в четыре года можно рискнуть и съездить к морю. Это не так уж и часто. Я думала об этом весь последний год, и вот я собиралась и получала удовольствие от сборов.
Я дала Малышу яблоко, чтобы тот был при деле, и уложила еду в корзинку, все время крепко стискивая зубы и твердо говоря сама себе, что больше я не собираюсь забивать голову всякими «что будет, если...» и что, в конце концов, я намерена хорошо отдохнуть и развлечься.
Бен после переселения отказался от своего роскошного «доджа» и завел маленький, дребезжащий местный автомобиль. Мы тронулись по пустой дороге.
— Помнишь, как здесь было раньше? — сказала я и засмеялась.— Деревья, лес — нам это тогда так не нравилось.
Проехав немного, мы обогнали кого-то пожилого на велосипеде, в яркой рубашке, выбившейся из- под джинсов. Трудно было сказать — мужчина это или женщина, но оно нам улыбнулось, и мы помахали в ответ и крикнули:
— Эгей!
Солнце припекало, но когда мы приблизились к берегу, подул свежий бриз, и я ощутила запах моря. Меня охватило такое же чувство, когда я увидела это море в первый раз. Когда первый раз ступила на широкий, плоский, солнечный, песчаный пляж и вдохнула этот запах.
Я крепко сжала руками Малыша, хотя тот протестующе извивался и корчился, и прильнула к плечу Бена.
— О, как все хорошо! — сказала я.— Малыш, сейчас ты увидишь море. Смотри, дорогой, запоминай этот вид и этот запах. Они восхитительны!
Малыш продолжал корчиться, пока я его не отпустила.
И, наконец показалось это море, и оно было именно таким, каким оно было всегда — огромное и сверкающее, и создающее шум как... нет, оно смывало все голоса смерти. Как черное звездное небо, как холодная и равнодушная Луна, море также пережило смерть...
Мы миновали длинные кирпичные душевые, оглядываясь вокруг, как это всегда делали. Дощатый настил между душевыми действительно исчез, как и предсказывал Бен. От него не осталось ни щепки.
— Давай остановимся у большого душевого павильона.
— Нет,— ответил Бен.— От него лучше держаться подальше. Еще неизвестно, кто может оказаться там, внутри. Я еще проеду малость.
Я была счастлива, так счастлива, что не возражала. Впрочем, мне самой показалось, что я заметила у последней душевой некую темную фигуру, которая тут же спряталась за стену.
Мы проехали еще милю или что-то вроде, затем съехали с дороги, и Бен подогнал автомобиль к группе чахлых кустов и деревьев.
— Все будет прекрасно, ничто не испортит нам субботы,— сказала я, вынося из машины вещи, приготовленные для пикника.— Ничто! Пошли, Малыш!
Я стряхнула с ног туфли и помчалась к пляжу, и корзинка качалась на моей руке и задевала коленку. Малыш легко выскользнул из своих домашних тапочек и припустил за мной.
— Ты можешь сбросить одежду,— сказала я ему.— Здесь же никого-никого нет.
Когда чуть позже к нам присоединился Бен, который задержался, чтобы спрятать бензин, я уже постелила одеяла и легла на них.
А Малыш голый, коричневый плескался с ведерком на мелководье, и капли морской воды падали с его волос и стекали по спине.
— Гляди,— сказала я,— насколько достает взгляд — никого. Совершенно другое чувство, чем дома... Там ты знаешь, что вокруг тебя есть другие люди, а здесь всегда такое чувство возникает, что мы тут одни единственные и ничто не имеет значения. Мы как Адам и Ева, ты, я и наш ребенок.
Он лег на живот рядом со мной.
— Приятный бриз,— сказал он.
Мы лежали плечом к плечу и наблюдали за волнами, за чайками, за Малышом, а позже сами долго плескались в прибое, съели ленч и снова лениво лежали на животах, глядели на волны. Потом я перевернулась на спину, чтобы увидеть его лицо.
— Около моря все становится безразлично,— сказала я и положила руку на его плечо.— И мы всего лишь часть всего этого — ветра, земли, и моря тоже, мой Адам.
— Ева,— сказал он и улыбнулся. Он поцеловал меня, и поцелуй продлился гораздо дольше, чем обычно.
— Мира, Мира.
— Здесь никого, кроме нас.
Я села.
— Я даже не знаю, есть ли около нас хоть один доктор? Боюсь, что с тех пор, как эти пауки убили Пресса Смита, никого не осталось.
— Мы найдем его. Кроме того, у тебя ведь в тот раз не возникло никаких затруднений. Черт, это было так давно.
Я ушла из его объятий.
— И потом я люблю тебя. И Малыш, ему будет уже больше четырех к тому времени, когда у нас появится еще один. Если мы останемся здесь...
Я встала, потянулась и бросила взгляд вдоль пляжа, а Бен обнял меня за ноги. Я посмотрела в другую сторону.
— Кто-то идет,— сказала я, и он тоже вскочил на ноги.
Пока еще далеко от нас, но направляясь к нам, по твердой мокрой полосе у самой воды шли деловой походкой три человека.
— Ты захватила гаечный ключ? — спросил Бен.— Положи его под одеяло, сама сядь сверху. И будь внимательна.
Он натянул свою тенниску и заткнул молоток за пояс, за спиной, так чтобы его прикрывала незаправленная пола тенниски. После этого они стали ожидать приближения чужаков.
Все трое были босые и без рубах. Двое носили обрезанные по колено джинсы и широкие пояса, на третьем были заношенные шорты и красная кожаная шапочка, а за поясом у него, прямо за пряжкой был заткнут пистолет. Он был старше своих спутников. Те выглядели еще совсем пацанами и держались чуть сзади, предоставляя ему всю инициативу. Старший был маленького роста, но выглядел крепышом.
— У вас есть бензин,— сказал он невыразительно, просто констатируя факт.
— Ровно столько, чтобы добраться до дому.
— Я не говорю, что он у вас весь здесь. Я имею в виду, что у вас дома есть бензин, чтобы выбраться отсюда.
Я сидела в оцепенении, держа руку на одеяле, там, где под ним был спрятан ключ. Бен стоял чуть впереди меня, и я видела его согнутые, наклоненные вперед плечи и выпуклость от головки молотка под майкой на его пояснице. Если бы он стоял прямо, подумала я, и держал плечи ровно, как и положено их держать, то он бы выглядел шире и выше и показал бы этому человечку, но у того ведь пистолет. Мои глаза все время возвращались к темному блеску оружия.
Бен сделал шаг вперед.
— Не двигайся,— сказал человечек. Он перенес свой вес на другую ногу, расслабился и положил руку на пояс около пистолета.
— Где ты спрятал бензин, на котором домой поедешь? Мы, пожалуй, с тобой проедемся и ты одолжишь нам немного горючки — той, что дома прячешь. И говори — где спрятал запас, чтобы домой вернуться? Иначе я позволю своим мальчикам немного порезвиться с вашим малышом, и, боюсь, вам это не понравится.
Малыш, я видела, был у кромки воды, вдалеке от них, а теперь он обернулся и следил за ними широко раскрытыми глазами. Я глядела на напряженные мышцы его жилистых рук и ног, и он напоминал ей гиббона, которого она видела очень давно в зоопарке. Его несчастное маленькое лицо выглядело старым, я подумала — слишком старым для трехлетнего ребенка. Мои пальцы сомкнулись вокруг прикрытого одеялом ключа. Малыша он пусть лучше не трогает.
Я услышала, как муж ответил:
— Я не помню.