Кроме того, я уверен, что мы попали в ловушку!
— Куда? — переспросил Раф.
— В ловушку! Это земля-ловушка,— пояснил Микки.— Это космическая дыра, дыра во времени! Планета-ловушка... Вы же тоже слышали о таких!
В записях капитана этого корабля; можете себе представить, черепахи, упоминаются наши имена... И твое, Дон, и твое, Лео! Но держу пари — никто из нас не вспомнит ничего из этих рассказов.
— Значит, то, что описано — происходило с нами либо в прошлом, о котором мы, конечно же, не можем помнить, либо произойдет в будущем,— сказал Лео.
— Не знаю,— прервал его Микки,— не знаю, прошлое это или будущее, но там существовал кто-то другой, как мне кажется, а не я сам! Словно кто-то украл мое имя тогда; или я его у кого-то украл теперь... Или... я просто идиот и ничего не помню... Не одному же Дону можно проваливаться в глубины своей памяти... А? Черепахи? Может, и с нами произошло нечто подобное здесь? Со всеми?
— Но как? Каким образом? — удивленно спросил Дон.
— Никто из нас этого не знает! Это западня! — закричал Микки.— Мы попали в западню! Я уверен! Куда нам идти? Что делать?
— А может быть, эта земля — отражение..— предложил Дон.
— Чье? — заорал Микки.
— Твое, мое, наше, отражение той, настоящей нашей Земли...
— Мы все здесь свихнулись! — кричал Микки.— Мы стали похожи на идиотов, живущих в беспамятстве! Или это вообще не мы, а лишь наши души…
А тела наши преспокойно гуляют где-то в другом месте... Дон? Ты вот, к примеру никогда не был Фоторепортером? Тебе это не снилось? О! Это еще не все!
Я был крайне богат! А ты, Лео, служил в одном премилом баре... Что вы на меня смотрите, как на идиота? Ну, скажи, Дон, что я — Микки-дурак! Скажи! Попробуй-ка!
Донателло подошел к другу и хлопнул его по плечу.
— Ты просто еще спишь, Микки! — сказал он.— И твоя душа еще не родилась.
— Да брось ты, Дон! — попробовал отшутиться Микки.— Вот послушайте, что я вам прочту. Уверен, что никому из вас ничего этого не снилось... Наберитесь терпения и выслушайте все так, если бы это происходило теперь... Кто знает, может быть, мы попали на этой проклятой планете в будущее и, значит, есть возможность, его изменить или ускорить... Как ты считаешь, Дон?
Микки уселся в капитанском кресле, развернул кипу каких-то бумаг, вынутых из маленького ящика, стоящего прямо под бортовым окном, и стал читать.
Дон шел вдоль кирпичной стены, отделявшей городской дом Дж. Микки от пошлой действительности Мертвой Земли. И вдруг увидел, как через стену перелетела двадцатидолларовая бумажка.
Донателло был не из тех, кто хлопает ушами, он себе клыки обломал в этом мертвом мире. И хоть никто не скажет, что Дон семи пядей во лбу, дураком его тоже считать не стоит. Поэтому неудивительно, что он, увидев деньги посреди улицы, очень быстро их подобрал.
Он оглянулся, чтобы проверить, не следит ли кто за ним.
Может, кто-то решил пошутить таким образом, или, еще хуже, отобрать деньги?
Но вряд ли за ним следили: в этой части города каждый занимался своим делом и принимал все меры к тому, чтобы остальные занимались тем же, чему в большинстве случаев помогали высокие стены. И улица, на которой Дом намеревался присвоить банкноту, была, по совести говоря, даже не улицей, а глухим переулком, отделяющим кирпичную стену резиденции Микки от изгороди другого банкира. Дон поставил там свою машину, потому что на бульваре, куда выходили фасады домов, не было свободного места.
Никого не обнаружив, Дон поставил на землю фотоаппараты и погнался за бумажкой, плывущей над переулком. Он схватил ее с резвостью кошки, ловящей мышь, и вот именно тогда-то он и заметил, что это не какой-нибудь доллар и даже не пяти-долларовик, а самые настоящие двадцать долларов. Бумажка похрустывала — она была такой новенькой, что еще блестела, и, держа ее нежно кончиками пальцев, Дон решил отправиться к Лео и совершить одно или несколько возлияний, чтобы отметить колоссальное везение.
Легкий ветерок проносился по переулку, и листва немногих деревьев, что росли в нем, вкупе с листвой многочисленных деревьев, что росли за заборами и оградами на подстриженных лужайках, шумела, как приглушенный симфонический оркестр. Ярко светило солнце, и не было никакого намека на дождь, и воздух был чист и свеж, и мир был удивительно хорош. И с каждым моментом становился все лучше.
Потому что через стену резиденции Дж. Микки вслед за первой бумажкой, весело танцуя по ветру, перелетели и другие.
Дон увидел их, и на миг его словно парализовало, глаза вылезли из орбит, и у него перехватило дыхание. Но в следующий момент он уже начал хватать бумажки обеими руками, набивая ими карманы, задыхаясь от страха, что какая-нибудь из банкнот может улететь. Он был во власти убеждения, что, как только он подберет эти деньги, ему надо бежать отсюда со всех ног.
Он знал, что деньги кому-то принадлежат, и был уверен, что даже на этой улице не найдется человека, настолько презирающего бумажные купюры, что он позволит им улететь и не попытается задержать их.
Так что он собрал деньги и, убедившись, что не упустил ни одной бумажки, бросился к своей машине.
Через несколько кварталов, в укромном месте он остановил машину на обочине, опустошил карманы, разглаживая банкноты и складывая их в ровные стопки на сиденье. Их оказалось куда больше, чем он предполагал.
Тяжело дыша, Дон поднял пачку — пересчитать деньги, и заметил, что из нее что-то торчит. Он попытался щелчком сбить это нечто, но оно осталось на месте. Казалось, что оно приклеено к одной из банкнот. Он дернул, и банкнота вылезла из пачки.
Это был черешок, такой же, как у яблока или вишни, черешок, крепко и естественно приросший к углу двадцатидолларовой бумажки.
Он бросил пачку на сиденье, поднял банкноту за черешок, и ему стало ясно, что совсем недавно черешок был прикреплен к ветке.
Дон тихо присвистнул.
«Денежное дерево»,— подумал он.
Но денежных деревьев не бывает. Никогда не было денежных деревьев. И никогда не будет денежных деревьев.
— Мне мерещится чертовщина,— сказал он,— а ведь я уже несколько часов капли в рот не брал.
Ему достаточно было закрыть глаза — и вот оно, могучее дерево с толстым стволом, высокое, прямое, с раскидистыми ветвями, с множеством листьев. И каждый лист — двадцати долларовая бумажка. Ветер играет листьями и рождает денежную музыку, а человек может лежать в тени этого дерева и ни о чем не заботиться, только подбирать падающие листья и класть их в карманы.
Он потянул за черешок, но тот не отдирался от бумажки. Тогда Дон аккуратно сложил банкноту и сунул ее в часовой кармашек брюк. Потом подобрал остальные деньги и, не считая, сунул их в другой карман.
Через двадцать минут он вошел в бар, где работал Лео. Лео протирал стойку. Единственный одинокий посетитель сидел в дальнем углу бара, посасывая пиво.
— Бутылку и рюмочку,— сказал Дон.
— Покажи наличные,— сказал Лео.
Дон дал ему одну из двадцатидолларовых бумажек. Она была такой новенькой, что хруст ее громом прозвучал в тишине бара. Лео очень внимательно оглядел ее.
— Кто это их делает? — спросил он.
— Никто,— сказал Дон,— я их на улице подбираю.
Лео передал ему бутылку и рюмку.
— Кончил работу? Или только начинаешь?
— Кончил,— сказал Дон.— Я снимал самого Дж. Микки!
Один журнал заказал его портрет.
— Этого гангстера?
— Он теперь не гангстер. Он магнат.
— Ты хочешь сказать «богач». Чем он теперь занимается?
— Не знаю. Но чем бы ни занимался, живет неплохо. У него приличная хижинка на холме. А сам-то он — глядеть не на что.
— Не понимаю, чего в нем нашел твой журнал?
— Может быть, они хотят напечатать рассказ о том, как выгодно быть честным человеком.