Они второй раз тогда, у истлевшего костра, на углях, на тех, на которых сгорел Сан, поклялись, держась за руки, остаться на этой земле до тех пор, пока хотя бы один человек, одно живое существо, вылупившееся из черепашьей плазмы, захочет продолжать историю этой планеты, наполняя ее новой жизнью.
— Мне так хочется,— сказал тогда Донателло, чтобы для всех тех, кто сейчас готовится покинуть эту землю и для тех, кто еще не родился, а будет жить потом, чтобы мы, черепахи, явились символом свободы...
— Спасения душ...,— добавил Лео.
— Да, свободы спасения душ! — воскликнул Дон.— Друзья, вы согласны?
Микки кивнул.
Раф улыбнулся и сказал:
— Что ж, спасение душ — дело для нас привычное, ибо мы и наши предки с незапамятных времен были духовными отцами местных жителей. Все произошло из наших коконов. И крепко сомкнув зеленое кольцо лап, черепахи запели:
— Эй! Черепахи!
Эй! Не робей!
Вперед! Черепахи!
Вперед!
Эге-гей!
Донателло сейчас снова спел ее в полной тишине. Он уже не помнил, сколько он просидел на берегу моря, глядя, как зачарованный в звездное небо, где плавали разноцветные мячи планет. Вдруг раздался рев, напоминающий громкий вой бури. Прислушавшись, Дон уловил мелодию, рождавшуюся из пронзительных звуков, похожих на человеческие голоса, и глухих ударов барабанов.
Он сосредоточил все свое внимание на мелодии и заметил, что биение его сердца совпадает с ударами барабана и с ритмом музыки.
Дон поднялся — звуки оборвались. Попытался прислушаться к биению сердца, но ничего не услышал. Присел, подумав, что звуки связаны с его позой, но не услышал ни звука — даже ударов собственного сердца.
Донателло решил, что пора уйти с берега и поднялся, но в этот момент земля дрогнула у него под ногами! Он потерял равновесие и упал навзничь, попробовал ухватиться за камень или траву, но земля уходила из-под него.
Все-таки он ухитрился подняться, какое-то мгновение простоял на ногах и снова свалился. Земля под ним, словно плот, соскальзывала в воду! Он замер, охваченный нескончаемым, всепоглощающим ужасом. Он плыл по воде на клочке земли, похожем на замшелое бревно. Насколько он мог сориентироваться, течение уносило его на восток. Вода плескалась и бурлила вокруг, очень холодная, удивительно густая на ощупь и как бы живая. Берегов не было видно.
Он с трудом собрал воедино свои мысли и ощущения.
Плыл он, как ему показалось, несколько часов, когда его плот вдруг резко повернул под прямым углом налево, и тут же с силой обо что-то ударился.
Донателло швырнуло вперед, он зажмурил глаза, упал на землю и почувствовал острую боль в коленях и локтях.
Через секунду он открыл глаза.
Он лежал на твердой земле: по-видимому, его плот врезался в берег.
Дон сидел и оглядывался по сторонам.
Вода отступала! Она двигалась, как во время отлива, и вскоре совсем исчезла.
Он долго сидел неподвижно, пытаясь собраться с мыслями.
Все тело у него ныло, в горле нестерпимо жгло. Кроме того, при падении он прикусил себе губу.
Дон поднялся. На ветру его тут же охватил озноб. Одежда промокла насквозь, зубы выбивали дробь, руки и ноги дрожали так сильно, что при шлось снова лечь. Капли пота попали в глаза и жгли их так нестерпимо, что он застонал от боли.
Немного погодя, он взял себя в руки и снова поднялся. Несмотря на темноту, все вокруг было отлично видно. Дон сделал несколько шагов, как вдруг до него отчетливо донеслись человеческие голоса. Казалось, где-то громко разговаривали.
Дон пошел на звук, но не прошел и пятидесяти шагов, как вынужден был остановиться — дальше пути не было. Он попал в какой-то загон, огороженный со всех сторон огромными валунами. За первым рядом валунов виднелся еще один, потом еще и еще, они постепенно переходили в крутые утесы. Откуда-то доносилась музыка — тягучий, монотонный, завораживающий поток звуков. Кто-то пел:
— Все ненадежно на свете,
Чувство — всего ненадежней.
Быстро как цвет опадает
В сумерки и в дождик.
Словно в слезах, никнут ветви.
Утром их высушит ветер.
Все то, о чем горюю,
Выразить жажду невольно.
Но, опершись на перила,
Лишь про себя говорю я:
«Больно! Больно! Больно!
Как далеки друг от друга,
Непостоянны как люди!..
Словно я на качелях —
Перед глазами все кругом.
Ночь на исходе. Звук рога
Кровь леденит и студит.
Страшно мне — вдруг кто увидит
Слезы скорее глотаю
И притворяюсь веселой —
Ни на кого не в обиде...
Скрываю! Скрываю! Скрываю!
У подножья одного валуна Дон увидел человека, сидящего на земле в пол оборота к нему. Донателло направился к нему и остановился в метрах трех; он повернул голову и посмотрел на него.
Дон замер — в его глазах, в глазах человека переливалась та самая вода, отражающая звездное небо со всем его великолепием, то самое небо, в которое не отрываясь глядел Донателло совсем недавно!
Они были необъятными, эти глаза, в них вспыхивали знакомые золотые и черные искорки.
По форме голова человека напоминала ягоду клубники; зеленая же его кожа была усеяна бесчисленными морщинами.
Донателло стоял перед ним, не в силах отвести глаз и чувствовал, как взгляд человека давит грудь. Дон стал задыхаться и, потеряв равновесие, упал на землю.
Он отвел взгляд и заговорил.
Сначала его голос шелестел как слабый ветерок, затем зазвучал, как музыка, как хоровое пение — и Дон понял, что музыка спрашивает:
— Чего ты хочешь?
Дон упал перед ним на колени и принялся торопливо рассказывать о жизни на этой планете.
Человек снова обратил на него свои бездонные глаза. Его взгляд с силой давил на Дона, и он решил, что настал час его гибели.
Человек сделал ему знак подойти.
Мгновение Дон колебался, но все-таки шагнул вперед. Когда он приблизился, человек отвел от него взгляд и показал тыльную сторону своей ладони.
Голосом Души музыка сказала:
— Смотри!
Посреди ладони зияла круглая дыра.
— Смотри! — услышал Дон снова.
Он заглянул в дыру и увидел самого себя! Он был очень стар и дряхл, бежал из последних сил, пытаясь скрыться от настигающих его огненных искр. Три из них все-таки попали в него: две в голову, одна — в левое плечо. Его фигурка в дыре мгновенно выпрямилась — и тут же исчезла вместе с дырой. Человек смотрел на Дона. Его глаза были так близко, что Дон понял: рев и грохот, которые он слышал прежде, исходили от них.
Постепенно глаза затихли и стали подобны двум неподвижным озерам, переливающимся золотыми и черными искрами.
Он опять отвел взгляд и вдруг прыгнул, как гигантский кузнечик — сразу метров на пятьдесят! Потом еще раз, еще — и исчез.
— Где ты? — прошептал Донателло и огляделся по сторонам.
Человек протянул ему руку. Дон подумал, что он просит ее вытереть. Вместо этого человек схватил Дона за левую ладонь и быстрым движением широко развел средний и безымянный пальцы. Вонзив кончик ножа точно между ними, он одним ударом рассек кожу вдоль безымянного пальца.
Действовал он с такой ловкостью и проворством, что, когда Дон одернул руку, на ней уже сочился кровью глубокий порез.
Человек снова схватил его ладонь, поднес ее к чаше, стоящей на земле и стал жать и тискать, чтобы кровь текла сильнее. Рука занемела. Дон был в шоке: его знобило, все тело стало ледяным, грудь сдавило, в ушах звенело. Земля ушла из-под ног, и он понял, что теряет сознание.
Человек выпустил его ладонь и принялся помешивать в чаше.
Придя в себя, Дон очень рассердился на него, и только через несколько минут к нему вернулось самообладание.
Человек тем временем обложил костер тремя камнями, установил на них чашу, кинул в смесь что-то вроде большого куска клея, влил ковш воды и оставил кипеть. Запах у дурмана был специфичен, а когда к нему добавился едкий запах кипящего клея, получилась такая вонь, что Дона едва не стошнило. Пока смесь кипела, оба неподвижно сидели перед костром.