«Ничего, – утешал себя князь, – что может случиться за одну ночь?»
А народ уже тянулся к преступникам на помосте. Выспрашивали, что наобещает новый правитель, приглядывались, сравнивали.
Ответы были на грани пристойности – крепыш отвечал с грубоватым смаком. Его товарищи по несчастью молчали, отстраняясь от особо активных, норовивших ухватить за край одежды.
Больше волновались по пустякам: настоящих ли преступников, не подставных ли, привели? Какие безумства сумеют придумать этой ночью? С нетерпением ждали голосования – бросали в урну один из трёх разноцветных камешков. Лидировал крепыш.
Человек – существо терпеливое. Он может сносить голод, унижения, раболепно гнуть спину перед плюнувшим в лицо. Но всякая обида накапливается. И наступает предел: ярость и слепое безумие, требующее выхода. В праздник Трёх Лун дозволено все.
Давай! Круши жилища, поджигай чужие конюшни. Бери этой ночью любую красотку, которую успел схватить в темноте.
Ночь Чёрных Слез обернётся праздником. Ну, что ж, придёт рассвет, нацепит тебе на шею ярмо – и покатится колесо. До нового праздника Трёх Лун.
– Его! – наконец, взревела толпа, поднимая над собой Ямато.
Многорукий монстр донёс Ямато до возвышения, где князь Наринаго готовился уступить своё место.
Князь поднялся. Ястребино глянул в пьяные лица. Бесчисленное море голов в темноте.
Ямато чуть кривил в ухмылке губы. Князь с трудом сдерживал дрожь в пальцах.
Ямато выжидал. Наринаго медлил: пока его ступни не коснулись земли, он всё ещё правитель и имеет право приказать. Наринаго опустился на колено, готовясь первым принести присягу на верность новому правителю. И вдруг рука князя упёрлась в грудь Ямато.
– Взять его! – бросил князь страже. Стража попятилась. Народ зароптал, но тут же утих. Ямато, воспользовавшись заминкой, оттолкнул Наринаго и прыгнул с помоста, прячась в толпе.
Ещё не бывало, чтобы правитель не выполнил условия обряда – Наринаго стал первым.
Воины князя ощерились копьями.
Люди бросились врассыпную, давя и калеча слабейших. Это стража с запозданием выполняла приказ. В толпу полетели стрелы. Кого-то накололи на копье. Стражи знали: князь простит, если жертвой станет и случайный ротозей; князь не спустит городу, если Ямато уйдёт.
Кин-Чин краем глаза видел, как двое оставшихся преступников сиганули с помоста вниз и были таковы.
Но юношу заботило иное.
– Отец! – Кин-Чин рванул князя за плечо. – Посмотри на меня! Наринаго следил напряжённым взглядом за удаляющейся погоней.
– Чего тебе, Кин-Чин? – нетерпеливо отмахнулся князь.
Было ясно: Ямато удастся скрыться. Уж слишком много недовольства горело в пьяной толпе – преступника спрячут.
– Отец! – повторил Кин-Чин отчаянно. – Ты нарушил слово! Ты не выполнил обряд!
Князь обернулся. Смерил сына с головы до ног. Сжал зубы, отчётливей проступили скулы:
– Ну, и что? Тебе пора повзрослеть и выбросить из головы младенческие бредни!
Принцу показалось, что его окатили ушатом воды.
А князь добавил, раздосадованный неудачей:
– Лишь глупцы, называющие себя праведниками, цепляются за правду.
Лишь недотёпы искренне верят в суд совести. Думай лучше вот о чём: что было бы со мной и с тобой, если бы этот мерзавец потребовал не бочку вина и девку, а мою власть? Моё княжество?
– Но ведь этого не просил ещё никто!
– Может, и так, – коснулась усмешка губ князя. – Но этот попросил бы, уверяю тебя!
– Отец! – не унимался Кин-Чин. – Но ты всегда говорил, что самое ценное – слово князя. И можно рискнуть даже жизнью ради чести. И даже если преступник в самом деле захотел бы присвоить власть, ты должен был уступить ему.
– Ты ещё поучать! – разъярился Наринаго.
Ответить Кин-Чин не успел. Перед ними, бледно-жёлтый, как коробочка созревшего хлопка, возник из темноты начальник стражи:
– Князь! Ямато исчез.
– Значит, ты тоже исчезнешь, – бросил князь.
– Прости! Я найду его! – начальник стражи полз на коленях за удаляющимся к замку князем, пытаясь поцеловать край одежды.
– До утра! – предупредил Наринаго.
Ночь притаилась. Люди попрятались по домам, забились в щели. До рассвета ходили с обысками, громко ругались воины Наринаго.
Кин-Чин вернулся в замок лишь тогда, когда на сторожевой башне сменился караул. Принц и вообще бы не вернулся. Но человек чаще бежит тогда, когда надеется на удачу. Кин-Чин был никому во всём свете не нужен.
Кин-Чин проскользнул мимо спальни отца – их покои разделял неширокий коридор. Раньше Кин-Чина радовало, что перед сном можно прошмыгнуть к князю – теперь было неприятно, что человек, нарушивший слово, так близко. Принц физически ощущал, как по спине пробежали мурашки: любимых мы всегда способны возненавидеть.
Лучше б его самого так кошмарно унизили перед народом, чем жить сыном бесчестного человека.
Зажигать светильник Кин-Чин не стал, довольствуясь скудным светом луны. Оставшись один, принц бросился на постель и разрыдался.
– Ну вот, фокусы! Мужчина не должен плакать!
Кин-Чин подскочил, нашаривая кинжал под подушкой.
Загорелась тусклая коптилка. Над принцем склонялось нежное девичье лицо с обиженно поджатыми губами. За спиной девушки маячили две тени.
– Кто вы? Что вы делаете в моей опочивальне? – возмутился непрошеному вторжению Кин-Чин.
– Прости, принц, – девушка глядела прямо и ясно. – Я попробую объяснить лучше моих спутников – они люди простые!
– Но-но, потише! – хохотнул знакомый Кин-Чину голос.
– Мы, – продолжала девушка, – те, кого ты видел на помосте преступников.
– Теперь я узнаю вас, – пригляделся Кин-Чин. – Это – Ямато, вор и убийца. Тот худой – воровал лошадей у соседей. А ты, – принц припомнил, – ты виновна в том, что отравила собственного мужа!
Девушка всплеснула руками. Коротко звякнул колоколец смеха.
– Какими глупостями тебя кормят! Да я ещё даже не невеста!
– Вот девушки, одно на уме, – Ямато отстранил Мицу. – Лучше послушай о другом, принц!
И Кин-Чин узнал, что когда-то задолго до его рождения, городом и княжеством правил отец Ямато. Его правление, насколько это возможно, было мудрым и справедливым.
Но как-то в праздник Трёх Лун в город пришёл чужеземец. Платье было истрёпано, щеки обросли щетиной. Веки покраснели от усталости и дорожной пыли.
Он, веселя толпу, взошёл на помост преступим ков, показывая только что стянутый у стражника меч, – и объявил, что готов понести наказание. Его явление всех позабавило. Легко и остроумно отвечал пришелец на выпады толпы. Прежний князь, человек добродушный и любивший юмор, не возражал, когда народ выбрал бродяжку в князя праздника Трёх Лун. А пришелец, приняв скипетр княжеского отличия, потребовал себе титул навечно. Себе и своим потомкам.
Так в княжестве воцарился род Наринаго.
– И мой отец безропотно выполнил долг чести – отдал Наринаго город, – довершил рассказ Ямато. – Но, по-моему, и твоему отцу время вспомнить: долги возвращают!
Кин-Чин окаменел: слишком много событий принесла Чёрная Ночь. Мало того, что на принца обрушилось презрение народа, так, оказывается, его отец был вором.
– Но вам нельзя тут оставаться, – только и нашёлся, что ответить, принц. – Вас ищут.
Откликнулся Ямато:
– Ну, твоя спальня – последнее место, где нас станут разыскивать. А, во-вторых, отсюда, поговаривают, начинается подземный ход, выводящий к лесу.
Кин-Чин нырнул в омут с обрыва:
– Я помню этот лабиринт. Я выведу вас!
– Ты славный парень, – хлопнул по плечу Ямато. – Вот и Мицу говорит, что ты симпатичный!
– Эй, ты, – смутилась девушка, покраснев.
С той ночи существование Кин-Чина делилось на две половинки: в замке, где всё стало ненавистным, и в рощице, где его влюблёнными глазами встречала Мицу.
Принц бы и вовсе ушёл в лагерь повстанцев, но Мицу была непреклонна.