Он тяжело вздыхал, и начинались длительные поиски. Один раз мы бюллетень нашли под подушкой, другой раз – в шкатулке. Больше всего я боялся, чтобы она не спрятала его в книги. Их было много, и поиск становился бы безнадежным. В этой же квартире жили Гридины.
Первые стычки в нашем подъезде произошли у меня с Марией Федоровной Гридиной сразу после войны. Она была очаровательной строгой дамой – директором нашей академической библиотеки. Встретив меня в подъезде, она сказала:
– Остановитесь, молодой человек. Соблаговолите побеседовать со мной. Мне нужно с вами посоветоваться. – С удовольствием, – ответил я, хотя, честно говоря, ее тон не предвещал ничего хорошего.
– В нашем подъезде появились надписи и рисунки на стенах – эдакие петроглифы. Вам в школе нынче, очевидно, не разъясняют, что такое петроглифы, а это наскальные или настенные изображения. Зря, конечно, но не в этом дело. Беда в том, что петроглифы в нашем подъезде крайне непристойного содержания. Мне бы не хотелось передавать вам их смысл. У нас живет несколько молодых людей вашего возраста, которому свойствены такие поступки. Но я подозреваю вас.
– Почему именно меня? – опешил я. – Я никогда в жизни этим не занимался.
– Надписи сделаны очень качественным карандашом «Негро», который мог сохраниться только у профессионального архитектора, а среди подростков такой отец есть только у вас.
– Я клянусь вам, что не имею к этому никакого отношения.
– Будем надеяться. Но если вы что-нибудь узнаете, дайте мне знать. Меня зовут Мария Федоровна. Я живу в квартире номер 5.
– Я знаю, – подавленно ответил я.
Преступников так и не удалось выявить, несмотря на криминалистические расследования Гридиной. Поскольку эти надписи были только на первом этаже, я подозревал, что это работа клиентов дворничихи Маши, томившихся в ожидании приема. Ей разрешили обустроить один марш лестницы на первом этаже, так что там появилась малюсенькая каморка, где размещались вплотную стол и кровать. В этой каморке жила дворничиха со своей престарелой тетушкой Катей, которая помогала ей в дворницких делах в периоды ее увлечения спиртным. Заработки Маши одной лишь дворницкой работой не ограничивались. Часто, приходя поздно домой, я встречал пьяненькую Катю.
– Опять Машка мужика привела, а мне деваться некуда.
– Так что же вы, теть Катя, здесь на всю ночь?
– Что ты? Через полчаса напьются, так я пойду тоже лягу. Кровать широкая, а они уже лыка не вяжут. Как он только после этого рулять будет?
Возле дома стояло такси. Сначала Машиными клиентами были солдаты, теперь она пошла на повышение и переключилась на таксистов. Откуда у этих клиентов, если они занимались петроглифией, могли быть карандаши «Негро», я понять не мог.
Я поднимался пешком на четвертый этаж. В доме был шикарный просторный лифт еще с «раньшего времени» с зеркалами, картушами и красивой отделкой, но он никогда не работал. Периодически, по просьбе высокопоставленных жильцов, нанимали лифтеров, но их работа, в основном, состояла в том, чтобы сидеть на скамеечке у входа и говорить жильцам: «Извините, лифт временно на ремонте».
Я взбегал по лестнице. Первую остановку я делал на третьем этаже. Здесь жила любознательная Мария Федоровна, а напротив, как раз под нами, архитектор Олекса Таций (так он подписывался на проектах). Он был симпатичным человеком и одним из известнейших архитекторов Украины. В свое время он проектировал павильон Украины на ВДНХ СССР. Александр Валерианович Рыков – блестящий конструктор, работавший с ним над павильоном, рассказывал нам, что проектирование шло у Алексея Александровича на дому в кратчайшие сроки, и для стимуляции своих соавторов он держал в доме бочонок вина. Наверное, это активизировало работу, потому что проект был выполнен в срок.
Сейчас он был директором проектного института с названием в виде очень сложной абревиатуры. Но, очевидно, выработанный стимул в работе давал о себе знать. Частенько мы видели его после работы, когда он садился на скамеечку в садике напротив дома и выпивал чекушку «Московской». Мы первые чувствовали результаты такого мероприятия, так как после этой процедуры его тянуло на конфликтные ситуации. Он звонил моему отцу и говорил:
– Яша, по-моему у тебя в ванной что-то протекает.
– Сейчас проверю, – мирно отвечал отец. – Нет, все в порядке. Ванной никто не пользовался.
Но Алексея Александровича это не удовлетворяло. Он говорил, что считает вопрос открытым, и что Яша (то есть отец, пожилой профессор) должен спуститься к нему, то есть этажом ниже, и можно у него, а можно, и на лестничной площадке решить вопрос в честной рукопашной борьбе. Отец от этого лестного предложения почему-то отказывался.