Мимо нас проехал великолепный царь автомашин — новый дешевый общедоступный «форд».
Перед советским павильоном мы наскоро заглянули к соседям во французский и английский павильоны.
Признаться, я был несколько смущен, стоя перед портретами классиков французской литературы и увидев в их числе Ивана Сергеевича Тургенева.
Англичане целую стену отвели гербам своих лордов, очевидно, считая, что в «Мире завтра» они будут играть ту же роль, как и вчера. Приглядевшись к изощренной геральдике прошлых веков, я заинтересовался черным щитом с белым человеческим черепом над скрещенными костями. Захотелось узнать, какой знатной фамилии принадлежат эти устрашающие символы. Удивлению моему не было границ, оказывается, это герб Исаака Ньютона, величайшего ученого не только Англии. И невольно вспомнились студенческие годы и блистательная лекция профессора Василия Ивановича Шумилова по исчислению бесконечно малых, когда он привел переписку между Ньютоном и другим корифеем науки, Лейбницем, оспаривавшими друг у друга открытие дифференциального и интегрального исчислений, задолго до них примененных в юридической практике Великим математиком Франции Пьером ферма. Но о нем во французском павильоне не вспомнили, хотя в «Мире завтра» великая теорема Ферма, по мнению маститых математиков, вряд ли будет доказана.
Полные впечатлений от обозрения Всемирной рекламы вещей, сегодня сделанных, но еще не проданных, мы подошли к центральному пилону подковообразного мраморного здания советского павильона. Широкая мраморная лестница вела к дворцовым входным дверям, откуда вышла группа посетителей, остановясь около пилона. Красномраморный, он уходил высоко вверх, где стальная фигура рабочего, выполненная скульптором Андреевым, подняла в вытянутой руке красную звезду, сверкавшую в лучах заходящего солнца.
— На сколько футов они подняли свою куклу? — спросил элегантный джентльмен, жующий конец потухшей сигары.
— Я не знаю точно, насколько, — ответил ему худощавый человек с остренькой бородкой, чуть наклонившийся как бы в стремлении вперед, — но достаточно, чтобы их звезда была выше всех флагов выставки.
— Это возмутительно! — выплюнул недожеванную сигару элегантный джентльмен. — Мало того, что им дали здесь место для пропаганды, они еще позорят наши флаги, поставив выше свою звезду.
— Согласитесь, сэр, что у них были на то основания. В других павильонах нам показывали, что у них сегодня продано и что непременно надо продать завтра, ибо деньги диктуют все. Хотите ли вы учиться, лечиться или даже умереть — за все надо платить, а мы только что убедились, что у обладателей слишком высоко поднятой звезды в их стране почти бесплатное жилье и полностью бесплатное лечение и образование. Более того, среднее образование даже обязательно для всех. Согласитесь, если б в вашей благословенной стране наступило такое завтра, оно было бы счастливым будущим.
— О, мистер Рерих, вы великий художник и ученый, но вы вслепую превозносите свою родину, закрывая глаза на творимые там зверства.
— Если не ошибаюсь, вы католик, сэр. И не отказались от христианства из-за испанской инквизиции или охоты на ведьм, или костров, на которых заживо сжигали католики Жанну д'Арк и Джордано Бруно под флагом христианства, во имя спасения их душ. История все поставит на свои места, но осуществленную мечту о «завтра» мы только что видели в этом павильоне, под этой звездой. Если вам не нравится ее высота, то ваш пилон выше. Поднимите там американский флаг на много футов выше рабочего со звездой.
Мистер Бронкс сразу понял, насколько интересен мне этот разговор и тихо переводил фразу за фразой.
Поверь мне, Костя. Я мысленно застенографировал диалог и воспроизвожу его почти так, как говорилось.
— Вы — русский, мистер Рерих, — сказал американец, доставая новую сигару, откусывая ее кончик и сплевывая его на мраморный пол. — А все русские — шахматисты. Так вот, легче дать мат вражескому королю на середине доски одной фигурой, чем внедрить завтра в Америке показанную нам утопию.