Художник подавленно молчал.
Настали наши последние дни в Париже. Не осталось времени писать. Напишу тебе из Москвы.
А пока обнимаю тебя и жму лапу. Твой Старче».
За строем строй солдатской силы.
Шагают в ногу все… в могилу.
14 июля 1939 года Званцев с художником были еще в Париже, отмечавшем 150-тилетие Великой французской революции военным парадом.
Накануне гости Парижа, гуляя по бульварам, заметили бойкую торговлю забавной игрушкой, бумажным перископом с двумя зеркальцами.
— Это смотреть из укрытия при игре в прятки, — решил художник.
Когда утром, в День взятия Бастилии, они пришли на Елисейские поля, где войскам предстояло пройти от Триумфальных ворот по главной аллее к площади Согласия, то бульвары по обе ее стороны были заполнены народом в несколько плотных рядов. Пробиться сквозь них не было никакой возможности. И бумажные перископы показали свое назначение: в задних рядах они поднимались выше голов впереди стоящих, и через зеркальца центральная аллея была отлично видна. Но у наших путешественников такой столь нужной здесь игрушки не было.
Верхом на коне по аллее вверх проехал генерал де Голль. Всадник, видный всем, возвышался над глазеющей толпой. Саша видел даже, как он спешился, оказавшись завидного роста, а генеральское кепи с высокой тульей делало его еще выше. Званцев сумел это разглядеть, потому что миниатюрная парижаночка с миловидным личиком порылась в сумке и достала зеркальце и, что-то щебеча, передала его Саше, жестом показав, чтобы он в вытянутой руке поднял его над головой.
По аллее двинулись солдаты. Первыми шли сенегальцы с черными свирепыми лицами, потом красавчики-французы в парадных мундирах, сверкающих на солнце позументами.
Маленькая парижаночка теребила Сашу, но она не требовала зеркальца в серебряной оправе обратно, а по-детски тянулась, просясь «на ручки». Саша счел это арендной платой за «дамский перископ» и, вспомнив горьковскую фею, что в Дунае купалась, схватил парижскую хорошенькую фею и посадил ее себе на плечо. Девушка взвизгнула и радостно засмеялась. Саша, сам не зная почему, стал пробираться вперед. К его удивлению, прежде зло сомкнутые ряды расступились перед очаровательной всадницей на двуногом коне. Лишь оказавшись в первом ряду, она позволила опустить ее на землю, упиваясь зрелищем марширующих солдат. И только когда за ними двинулись грохочущие танки и тягачи, тащившие артиллерию, у феи интерес пропал, и она стала о чем-то просить Сашу, проводя пальчиком по губам. Саша понял: просит обратно зеркало, оставшееся у художника. Ей надо намазать губы, да и серебряная оправа ей дорога.
Художник не двигался с места и вскоре был найден. Он облегченно вздохнул и отдал хозяйке зеркальце:
— Ну, слава Богу, я уж думал, вы попали в историю. Удивляюсь, Александр Петрович, вашему поведению. Это уже не поношение признанных гениев искусства, я уж не знаю, как это назвать. Советскому человеку разгуливать под седлом у местной амазонки — это же черт знает что такое!
Француженка поняла, что ее партнера ругают, и со словами:
— Бьен! Бьен! — погладила Сашу крохотной ладошкой по щеке.
Потом, послав новым знакомым по воздушному поцелую, скрылась в расходящейся толпе.
— Я думал, она поведет нас в бордель, — мрачно процедил художник.
— Вернуть обратно мадемуазель? — съехидничал Саша.
— Вы окончательно сошли с ума, Александр Петрович. Разве мы можем себе это позволить?
Они уже ничего не могли себе позволить. Их время и валютные ресурсы кончились. И напрасно шикарно одетые, несмотря на летний день, в меховое манто привлекательные дамы распахивали перед ними свое одеяние, за которым, кроме их манящего тела, ничего не было.
Билеты в прямой вагон «Москва — Париж» были давно куплены. Осталось только попрощаться с очаровавшим их за две недели городом, с бурной его историей — от древнеримской крепости Лютеции до современного центра культуры и законодателя моды.
Как велика его притягательная сила, Званцев узнает много лет спустя в писательском ресторане от радиоастронома с мировым именем, профессора, члена-корреспондента Академии наук СССР и члена Лондонского королевского общества Иосифа Самойловича Шкловского. Он рассказал о трех ночах, проведенных им под мостом в Париже вместе с бродягами и бездомными, так как имел денег лишь на три завтрака и трехдневную визу для осмотра Парижа. У профессора сложились хорошие отношения с коренным подмостным населением из бродяг и обиженных жизнью. И те отправились провожать его на вокзал Сен-Лазар, всполошив местную полицию. По сравнению с ним наши участники нью-йоркской выставки с двухнедельным отпуском в Париже были куда счастливее и, задолго до профессора Шкловского, попрощавшегося с бродягами, вошли в прямой вагон «Москва — Париж» и завалились в купе спать.