— Передайте товарищу Маленкову, а если можно, то и самому председателю ГКО, что помощь референта товарища Голубцовой принята с глубокой благодарностью. Разрешите повесить трубку.
— Вешайте. Мне это не требуется, — и она лукаво посмотрела на Званцева. — Очевидно, Долгушин предусмотрел конец связи?
— Да. Отодвиньте статуэтку. Она записала ваш разговор. Как мне благодарить вас за блестящую защиту? Вы поступили, как истинный парторг ЦК в нашем институте. И во мне вы найдете преданного помощника. Ведь меня затаскали бы по судам.
— Поблагодарите моего мужа, что ваша «Серенада Дон-Жуана» прошла для вас безнаказанно.
— Значит, вы замужем за умным человеком.
— Еще бы! А вы знаете, кто мой муж? Я ему много рассказывала об институте, о вас и вашей дерзости со взломом дурацких хранилищ радиохлама. И он одобрил.
— Кто одобрил?
— Муж мой, Маленков, Георгий Максимилианович.
Званцев вынул носовой платок и вытер влажный лоб.
— И знаете, что он сказал мне? Что мне не надо оставаться у вас парторгом и предложил стать ректором Московского энергетического института.
— В Лефортово. Напротив ВЭИ, где мы с Андроником работали. Конечно, это другой масштаб, почет командарма будущих армий энергетиков, а я, комбат, отныне стою перед вами навытяжку и сделать ничего не могу. Разве что послать к вам учиться дочь, нынче кончающую школу, надеюсь, с золотой медалью.
— Вот и прекрасно. Вступительных экзаменов сдавать не нужно.
— Буду рад за нее и хочу пожелать вам успеха на таком видном поприще.
— Я тоже желаю вам успеха и признаюсь, что мне жаль покидать ставший для меня школой кабинет неистового главного инженера, которому тоже нужен большой, даже глобальный масштаб, как в «Пылающем острове» или «Арктическом мосте». Прощаясь, не говорю прощайте, а до свидания. Подарите мне что-нибудь.
— У меня есть стихотворение «Подарок». Хотите?
— Очень.
Званцев, как и в прошлый раз, достал пишущую машинку и напечатал восемь строчек, протянув их Валерии Алексеевне. Она прочитала их вслух:
— Можно подарить любой женщине. Каждая подумает, что это ей… — и она протянула ему руку. — И даже… я. А вы опасный мужчина, товарищ комбат. Я вижу в этих стихах ваш автопортрет…
Званцев склонился и поцеловал ее душистые пальцы, а она его в лоб.
Когда Саша рассказал об этом расставании Иосифьяну, он, взъерошив свои волосы, воздел руки к потолку и воскликнул:
— Ишаки! Ишаки! Знаю, она заходила ко мне проститься. Упустить такую орлицу и остаться с хилой ласточкой! Это же не пара пустяк, а пара ишаков! Ну, ничего, Саша, не поделаешь! Снимай свою гимнастерку со шпалами и надевай камзол, куртку, френч или… Как он теперь называется? С серебряными погонами с двумя просветами и большой звездой инженер-майора. Помнишь, полковник Третьяков намекал на эти изменения. Теперь вся армия переодевается и ходит в новых званиях. Так что, носи свой именной маузер с ремнем, переброшенным через новый погон на плече. Гитлеровцы со страху, что на них все былое русское офицерство поднялось на всех фронтах, побегут, и мы свои рации А-7 и другие новинки поставить в Красную Армию в погонах не успеем. На, инженер-майор, смотри, — и он протянул Саше отпечатанную на ротапринте бумагу с длинным списком офицеров за подписью Сталина в конце.
— А меня в Армении академиком выбрали. Переодеваться не надо. Хоть бы эполеты какие-нибудь выдумали, ишаки, шапочку с квадратной тульей или ленту через плечо, а то, как был профессор в галстучке, так и остался.
— Позвольте войти, товарищ академик, капитану инженерных войск Псчникову, — послышался знакомый голос. — Разрешите обратиться, товарищ инженер-майор, я вам новое обмундирование принес. С погонами.
Званцев прошел в свой кабинет и в примыкающей комнате, где жил ординарец Ваня Смирнов, переоделся.
Вернулся к своему столу, достал последнее письмо Ни-нуси из Барнаула. Крепкая была семья у Давидовичей. Когда в первые месяцы войны местные органы, стремясь показать свою бдительность, вспомнили, что Николай Иванович Давидович был депутатом Сибирской думы, ставящей своей целью отделение богатой природными ресурсами Сибири от России, его причислили к неблагонадежным и предложили выехать в глухое село Сорокине близ Кузнецка. Вся семья отправилась в ссылку за ним, включая и старшую дочь Катю. Она предпочла семью, во главе с отцом, малоудачному браку студенческих времен с Дубакиным. Нинуся была с ними, училась в сельской школе, пока ставшие классическими труды по сибирскому плодоводству не вынесли заслуженного плодовода на гребень волны, и его вернули в Барнаул, предоставили квартиру. Татьяна Николаевна в школе преподавала математику, в чем всегда была сильна, а Нинуся смогла учиться в Барнаульской школе, идя там на золотую медаль. И вот теперь появился серьезный шанс ей попасть в МЭИ, ректором которого стала Голубцова.