Смирнов вызвал Ходнева, и Званцев в самом радужном настроении поехал домой на улицу Воровского.
Инна, предупрежденная ординарцем, что Саша выехал домой с сюрпризом, ждала мужа на лестнице.
— Какой сюрприз? Я уже догадываюсь!
— Обо всем ты догадаться не можешь.
— Тогда пойдем домой, и ты все-все мне расскажешь.
— Прежде, чем рассказать, надо показать.
И Саша, войдя в квартиру, снял шинель. Инна ахнула.
— Что за маскарад? Почему погоны? Ты не генерал?
— Нет, — рассмеялся Саша. — Только майор. Или чуть повыше — инженер-майор.
— Форма на тебе сидит хорошо. Серебреные погоны красивее, необычнее. Это признак специальной образованности.
— Инженером я остаюсь, где бы ни был: в промышленности, в армии, в литературе.
— А в музыке?
— Гармония в инженерном деле так же значима, как и в музыке.
— Тогда давай отметим твое новое звание твоим концертом на двух роялях, — предложила Инна.
У железной ограды с открытыми воротами толпились люди. Из окон в глубине двора доносилась музыка. Это было так необычно для людей, ведь шла война. Скоро толпа заполнила весь тротуар. Наиболее смелые заходили во внутренний садик. Садились там на единственную скамейку. Музыка завершилась торжественным гимном, по замыслу композитора, гимном Победы.
Люди неохотно расходились, надеясь на повторение, но продолжения супружеского дуэта лучше бы им не слышать.
Званцевы пересели от инструментов на диван.
— А второй мой сюрприз: Голубцова, жена Маленкова, намечалась парторгом нашего института и часто сидела в моем кабинете, приглядываясь к моей работе.
— Может быть не к твоей работе, а к тебе?
— У нас еще тетя Даша-уборщица есть.
— Я не хочу делить тебя и со сторожихой.
— Вместо сторожих у нас бойцы из отряда нашего Виктора Петровича. А Голубцову назначили не к нам, а ректором Московского энергетического института. И это как нельзя кстати. Она уже согласилась принять золотую медалистку Нинусю в свой институт, хотя прием уже закончен.
— А это что еще за новость за моей спиной? Я видеть не хочу в нашем доме этой заносчивой девчонки.
— Я не мог сообщить тебе раньше об учебе своей дочери, к которой ты, кстати, обещала относиться как к родной?
— Как к задирающей нос падчерице.
— Она не воспользуется твоим гостеприимством.
— Этого еще не хватало! У меня не постоялый двор.
— Она моя дочь, — настаивал Званцев.
— А я ее мачеха и ее матерью, что тебя бросила, не стану. Ставлю тебе условие, чтобы Нины твоей в Москве не было, иначе… я и мачехой перестану быть. Тебя уже бросали.
— Никто, кроме министра внутренних дел, не может запретить въезд в Москву.
— Ах, вот как! Муж мой доносит в МВД, что под его фамилией скрывается немка, враждебная немка Поволжья.
— Как у тебя язык поворачивается? Где твоя совесть?
— Ну, конечно, я бессовестная сволочь немецкая, и мне место в лагерных бараках, а эта надменная девчонка превратит мою квартиру в бордель, и распутные пары будут танцевать под звуки моего рояля.
— Извини меня. Ты сейчас невменяема, а мне пора на службу, — и Саша подошел к столу взять ключи от внешних дверей.
Но Инна кошачьим прыжком опередила его, и, схватив ключи, прижала их к груди.
— В такую минуту бросить меня, погибающую, и мчаться к своим высокопоставленным дамам, будто на работу!
Не отдавая отчета в своих действиях, Инна подошла к окну и выбросила ключи во двор.
— Что ты наделала, безумная?! Меня ждут на работе.
— А мне какое дело? Я беременна. За мной нужен уход.
— В такой обстановке возможен только один уход, уход от тебя, — жестко отрезал Званцев.
Инна присмирела. Саша высунулся из окна и подозвал играющего в садике мальчишку:
— Эй, друг! Боевое задание тебе. Сыграем в борьбу с диверсантом. Он запер меня в моей квартире, чтобы я не уехал на важное совещание. Но, убегая со двора, обронил ключи. Вон они в травке лежат. Я шоколадку туда брошу.