— Нам надо, чтобы они нас парламентерами выбрали. Мы с тобой погоны снимем и вдвоем на дрезине прямо к красным. И два флага вывесим — белый и красный.
— Белый всегда найдется, из портянок сошьем, а вот красный?
— У железнодорожников флажки есть, поезда останавливать. В сшитом виде, как знамя.
— Ясно. Бронепоезд остановить.
После убедительной речи ефрейтора Званцева полк принял решение перейти на сторону красных. Против никого не оказалось.
Дрезина, украшенная двумя лоскутными полотнищами, усилиями двух парламентеров, налегавших на приводной рычаг, катила по рельсам.
Вокруг лежали снега. Тайга то отступала, то приближалась к железнодорожным путям.
В лицо дул обжигающий морозом ветер, хлеща снегом.
Показалась водонапорная башня, а потом и здание станции, куда только что прибыл бронепоезд со штабным салон-вагоном Пятой армии с самим легендарным командармом Тухачевским.
— Разрешите войти, товарищ командарм? — послышался после стука в дверь купе голос адъютанта.
— Ну что у тебя, Вася? — поднял от карты молодое красивое лицо Тухачевский.
— Смехота, Михал Николаевич. Тут два чудака на дрезине приехали с двумя лоскутными одеялами. Готовы нам полк передать.
— Полк полком, а одеяла-то зачем?
— Это у них вроде флагов. Символика.
— Давай, Вася, веди их ко мне. Что за полк? Что за люди?
Адъютант исчез, но вскоре вернулся в сопровождении двух белогвардейцев без погон.
— Разрешите, товарищ командующий? — постучал в дверь адъютант.
— Войдите, — услышал Званцев тихий спокойный голос.
Оба парламентера застыли по стойке смирно перед красным полководцем, разглядывая ромбы в алых петличках и два красивых ордена Красного знамени на груди простенькой фронтовой гимнастерки.
— Капитан Зырянов?
— Так точно, Зырянов, бывший подполковник.
— Во время Брусиловского прорыва вы в звании капитана отличились.
— Так точно! Если бы не прусские болота…
— Если бы не бездарность командования Западным фронтом, не закрепившего успех армии, в которой вы служили, — поправил Тухачевский.
— Так точно, — согласился бывший подполковник. — Еле ноги тогда унесли.
— Воевать вы, Зырянов, умеете, нам опытные командиры нужны. На Байкале с американцами можем встретиться.
— К бою готов!
— Примерный командир. К нам не отдыхать пришел. А что ваш солдат о своих соратниках скажет?
— А что солдат? Он вроде воды из брандспойта. Куда струю направишь, туда и бьет, — смело ответил Званцев.
— Красноармейцы от бездумных солдат тем и отличаются, что знают, почему и куда боевой струе бить. Что это вы так покраснели, товарищ.
— Это не от смущения, не барышня. Жарко мне. Должно быть, на дрезине встречным ветром продуло. Вот и простыл. Разрешите присесть, Михал Николаевич?
У Зырянова даже брови на лоб полезли от такого обращения солдата к командующему армией.
— Извините, что сам не предложил. Военная дисциплина огрубляет. Садитесь. Можете прилечь. Я разрешаю. Вася! Позаботься о новом красноармейце. Как бы чего хуже простуды не было.
— Да я ничего, сибирской породы. Мне бы до полка добраться.
— Прикажете в санбат направить?
— К своим он просится, сообщить там должен, что полк, входящий отныне в Красную Армию, должен переобмундироваться на разъезде, откуда посланцы на дрезине приехали. Комбату Зырянову выдать по две шпалы в петлички, и пусть примет командование ударным батальоном, что в эшелоне стоит. И сразу в бой, как у Брусилова. Солдата-парламентера посадить к ним в теплушку, и батальон отправить на восток, там его и высадить на первом разъезде. О выполнении доложить.
Петр Званцев тяжело поднялся и, поддерживаемый под руку адъютантом, сказал опять не как положено: — Спасибо, Михал Николаевич. Все выполню. Но выполнить поручение командарма, с которым в 1931 году, через двенадцать лет, встретится его сын Александр, самому Петру Григорьевичу Званцеву не удалось.
Адъютант Вася посадил его в теплушку к красноармейцам. Солдата в колчаковской форме, да еще больного чуть ли не сыпным тифом, встретили без радушия. Еще перезаразит всех через своих вшей. А когда кто-то шепнул, что узнал его, сибирского буржуя, то отношение к нему стало и вовсе враждебным.
Петр Григорьевич ничего этого не воспринимал, он без сознания метался в жару. На улице было морозно, а в набитой людьми теплушке с жарко натопленной буржуйкой — душно. Званцев, на самом деле заболевший сыпным тифом, задыхался. Некоторое время дышал тяжело, предсмертно хрипел и внезапно замолк.