Один растрогать душу может,
Другой создаст протез из кожи.
Семья Званцевых переехала на казенную квартиру: две смежные комнаты каменного приземистого здания, разделенного невзрачной прихожей на два крыла, — направо жилое, налево мастерская.
Можно было только поражаться энергии Петра Григорьевича Званцева, сумевшего к тому дню, когда привезли пианино, наполнить цех необходимым оборудованием, а главное, мастеровыми, набранными с базара, из военкомами с только что возникшей биржи труда. Он заказал в каких-то частных мастерских, по недосмотру доставшихся кустарям, разъемные деревянные колодки для сапог, привез обещанную губздравом кожу и поручил новым рабочим шить обувь. Он засадил и обоих сыновей за верстак, снабдил выделанной желтой кожей. В мокром виде вырезку из нее натягивали на колодку, имевшую форму ноги, и пришивали с помощью шила и дратвы вырезанную коротким острым ножом толстую подошву. Первые сделанные ими самими сандалии вызвали у ребят гордость. Они работали над ними, как над произведениями искусства.
Пианино сгружали с подводы вдвоем: извозчик и уже достаточно сильный для этого дела Витя.
Шурик с папой, придерживая входную дверь невзрачного предбанника каменного дома, заботливо наблюдали за движением инструмента.
— И за такую тяжесть отдать невесомое кольцо с бриллиантом. Его на пальце и не чувствуешь, а оно надежнее любого банка. Ладно, мне носить его не на чем.
— Что в кольце проку? Я носила его, но переворачивала, чтобы бриллианта видно не было. А это — инструмент!
— Знаю, знаю. Чуть ли не Державин, Пушкина благославлявший, говорил:
— «Звучит чудесно». Пусть забавно сказано, но как… Лучше бы лошадь купили. Разъездов много.
— Так ведь тебе Гнедка дали. А на пианино мама уроки давать будет, а я учиться.
— Сначала сандалии научишься шить, чтобы заработок иметь… Ладно, играй. А мне в степи во сне, когда кумысу перепил, верблюд, должно быть, на ухо наступил… Хотя с купцами в московском ресторане «Яр» цыган слушал. Ни чего, под выпивку с хорошей закуской.
— А я Баначичу Третий этюд Шопена сыграл без закуски. Только он не выдержал…
— Вот видишь!
— Не выдержал и запел. У него слова были «осенние, печальные» на этот этюд, где волшебно используются толь ко мажорные аккорды.
— Ладно, тамбурмажор, показывай, к какой стене «древесно» приткнуть?
— Вот сюда, в проходную комнату. Она у нас и за гостиную, и за столовую, и за кухню с примусом будет. И еще Баначич сказал, что я мог бы ему хорошим аккомпаниатором быть, и дал мне контрамарку на все спектакли сезона. Знаешь, какие оперы здесь идут?
— Я, сынок, с удовольствием бы театральным буфетом воспользовался, кабы не верблюд неосторожный…
— Ты все отшучиваешься, но я от шитья сандалий не отказываюсь. Лев Толстой любил точать сапоги.
— И от Гнедка не отрекайся. Его кормить надо. Извозом тебе заняться. Больше некому. Мне запасных рук еще не сделали. В зубах вожжи не удержать.
Петр Григорьевич в деле никого не жалел: ни себя, ни сыновей, ни мастеровых, уже вставших за верстаки, точая пока что офицерские сапоги, в дальнейшем основу будущих протезов. Раздобытый Петром Григорьевичем новенький французский протез на верстаке лежал, и каждый мог изучить его, дав волю своей смекалке.
Среди найденных русских мастеровых нашлись подлинные мастера искусства. Отвлекаясь от оставленных на колодках, отделываемых ими офицерских сапог, они подолгу простаивали перед образцом. Заграничный протез им говорил больше трудно читаемых чертежей.
— Ну как, Никандрыч, осилим? — подойдя, спрашивал, заведующий мастерскими.
— Раз надо, так надо, Петро Григорыч. Только я вот здесь чуток не так бы сделал, чтоб протез надевать сподручнее было.
— Давай, давай, пробуй. Тебе первый протез делать. А мастер без смекалки, как генерал без штанов с лампасами.
— Что ж, можно и по генеральским штанам. По лампасам железные шины, с шарниром на коленке. Только тут примерка нужна, чтобы лучше французского вышло. Давай своего первого инвалида.
— Если инвалид камаринскую спляшет, считай себя главным мастером мастерских, а думать будет, как бы снять с себя протез скорей, тогда уж не взыщи, сапожную мастерскую себе ищи.
— Григорьич, тут кожу привезли. Накладную подписать надо.
— Клади на верстак и рукой придержи, а карандаш мне в зубы дай…
Видеть и слышать со сцены волнующие события, любоваться сказочностью обстановки и ощущать в словах и действиях артистов характеры людей, а главное наслаждаться музыкой и пением — словом, быть в театре по контрамарке Баначича стало для Шурика Званцева необходимым.