Кузьмич жил в Сибири, куда в кандалах тащились декабристы. Он знал каждого из колодников и сочувствовал погубившим их идеям, мечтая о реформах, оказался неспособным их осуществить.
А главное, не поискал Званцев черновики «Книги истин». Какие тайны бы раскрылись о том, что произошло на Сенатской площади декабрьским утром 1825 года в Петербурге.
Май выдался холодным. В праздничный день выпал снег. На демонстрацию хоть на лыжах иди. Шурик даже написал шуточный стишок карандашом на выполненном по заказу чертеже для неуспевающей, но обеспеченной девчонки из нэпманской семьи:
Заказчице, видимо, никто не сочинял стихов, и она так обрадовалась, что заплатила за чертеж в два раза больше.
Таня, не слишком высоко оценив рифмованные строчки друга, язвительно сказала:
— Считай это своим первым литературным гонораром. Маяковский позавидует. Платят и поэзии не требуют. И рифмами допотопными обходятся.
— Почему ты такая злая сегодня? Это же была шутка. Или тебе нездоровится?
— Мне давно нездоровится. Ты наблюдателен только на шахматной доске.
— Кстати, вы с Катей совсем не плохо играете в шахматы. Отчего бы нам с тобой не сходить сегодня в шахматный клуб на разведку? Там часто бывает неплохая шахматистка Зеленская. Да и с любым из ребят вы с Катей могли бы сразиться.
Лицо Тани преобразилось, просветлело. Она оживилась:
— С тобой пойду с удовольствием, если потренируешь.
— Я покажу тебе типовые начала и ловушки, на которые парни против женщины могут попасться. Успевай вынимать партнеров из мышеловки.
Но собрались в клуб не сразу. Таня тренировалась…
Потеплело же скоро. Снег сошел, но грязь держалась долго, и Таня не хотела играть в солдатской шинели, узнав, что ее противницей может оказаться актриса. Пусть потеплеет, говорила она.
Листва на деревьях торопливо распускалась. Дала о себе знать черемуха. Ее горьковато-нежный аромат разливался по всему просторному двору былой заимки и, по словам Тани, пьянил, как изысканное тонкое вино на царском столе для придворных красавиц.
Шурик тотчас влез на дерево и отломил своей даме, если не в манто, то не без шинели, пышную ветку, ароматом которой, быть может, опьянялся несчастный бывший царь, о чем молодые люди не подумали.
Выйдя из клуба, Таня ликовала. У одного партнера выиграла, другому проиграла, но главное — победила в затяжном эндшпиле у артистки, не попавшейся в ловушку, как первый парень, которому Таня, по рецепту Шурика, пожертвовала ферзя, дав при всех фигурах.
— Это надо же! — восхищенно воскликнул кто-то.
— А она знает мат Легаля. Ей палец в рот не клади, — добавил другой, более опытный.
Таня выходила из клуба с веткой черемухи у груди:
— А это что за навес прикрывает древнюю хижину?
— Да жил в ней какой-то чудак.
— Отчего чудак, а не чудачка?
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Загадываю, кто будет мальчик или девочка?
— У кого будет? — не понял Шурик.
— У нас, Шурик, у нас с тобой. Скоро пять месяцев.
— Что же ты молчала?
— Черемухи ждала: «Горьким запахом черемухи будем пьяны как вином». Из твоих стихов слова не выкинешь.
— Надо скорее в ЗАГС. Успеть до отъезда на практику. Хорошо, в прошлом году восемнадцать исполнилось. Ты согласна?
— В десять в двадцать пятой степени раз! Назначай, когда?
— Ты уже назвала: год двадцать пятый, месяц пятый…
— Число двадцать пятое, — закончила Таня.
— А как Ваня с Ниной?
— Считай и эту партию выигранной! От нас не отстанут.
— Ты уверена?
Она спрятала лицо в черемуху, упиваясь ее запахом.
Дома их ждал неожиданный гость — омский друг Шурика, Пашка Золотарев. Приехал к приемным экзаменам, поступать в институт.
— Геологом стану. Золотишко найду. Надо же фамилию свою оправдать, — уверенно говорил он.
С крючковатым носом, со стрижеными темными волосами он произвел на Таню неприятное впечатление, и она брезгливо подумала: «По-русски золотарь — не золотодобытчик, а возчик нечистот!» Но промолчала.