— Пошто только слышал, а не видел?
— Неудобно было к Шеферам в дом заходить. Там гости были. Слушали его исполнение. Не себе же Вакар так играл.
— Оно так, конешно, — согласился Гриша. — Певчие в церквах али в театрах людям поют.
— Он нас с вами познакомил и сегодня только нам сыграет, после торжества, проката и крана, — задорно и весело вмешалась Инна.
— Ради этого на все готов! — и Званцев вспомнил, как вечером шел в отведенную ему комнату в доме на пригорке, с окном на особняк Шефера.
Глубокие, звучные, громкие аккорды заставили Сашу вздрогнуть и остановиться. Могучая, сокрушающая сила звучала в них, переходя от многозвучий хорала к басовой мощи органа. Выразилось в этих звуках неодолимое стремление вперед, вперед! Повторяясь, богатырски усиленные, они как бы поднимали слушателя выше гор и горизонта, в межзвездное пространство…
— Ребята, ребята! Мы зайца безбилетного поймали! Спрятался за калитку и музыку слушает.
— Когда музыка звучит — она для всех, — возразил Саша.
— Он еще спорит? Откуда здесь? Кто такой?
— Я студент-практикант.
Саша разглядел при свете звезд круглую, коротко остриженную мальчишескую головку, покрытую только что выросшими, из кольца в кольцо, кудряшками.
— А я — Инна Шефер, дочь Александра Яковлевича. А волос у меня нет, потому что я тифом болела.
Саша всмотрелся в смеющееся со вздернутым носиком мальчишеское лицо и никак не мог его представить девичьим. Гибкая тоненькая фигурка восхищала, но не убеждала.
— Моя мама — дочь врача из рода священников. Она очень ждала мальчика, а тут я… Стали думать, какое имя дать. Папа — немец, хотел мне дать северное имя Ингрид, но мама нашла в дедушкиной «книжке имен» три мужских имени: Инна, Имма и Римма. Теперь их девочкам дают. Вот мне и дали. Почему вы не показываетесь в клубе? Мы стараемся представить там что-нибудь интересное. И танцуем. А танцевать всегда интересно. Мне семнадцать лет. А вам сколько?
— Двадцать два. Заканчиваю Томский технологический институт. Буду здесь работать.
— Ой, как хорошо! Папу все время переводят. Надеюсь, здесь мы задержимся. Вы не против?
— Мне ли быть против наркомовских решений? До высот таких не добраться. Происхождение не позволяет.
— Как и мне. Частично — духовного звания, частично — немецкого. Хотя и русская.
— А вы немецкий язык знаете?
— Как и русский. А вы?
— Слабо. И, несмотря на это, меня все-таки поставили монтировать присланный из Германии подъемный кран. Надписи немецкие и всякие замысловатые инструкции никто прочесть не мог.
— А папа?
— До директора — высоко, до Шефера — далеко.
— А вы забавный! И как же ваш кран?
— Смонтирован. Он самоходный, паровая машинка своя. И паровой котелок. Потому и технический инспектор здесь. Без его разрешения работать на кране нельзя.
— Так это вы Вакара вызвали? Он у нас остановился. И на рояле он играл.
— Теперь мне вдвойне страшно.
— Почему?
— Я тоже немного играю на рояле. Но, услышав Вакара, его волшебником себе представляю.
— И зря. Он милый и приятный человек.
— Технический инспектор на работе всегда зверем становится.
— Очень интересно! И на кран, и на «зверя» посмотреть. Мне можно попасть туда, на ваши испытания? И прокатный цех посмотреть.
— Если ваш папа позволит.
— Я скажу, что вы об этом просите. Ладно?
— Я согласен. Но удобно ли вам на меня ссылаться?
— Мне все удобно! И «если женщина захочет, то настоит на своем!»
— Это уже из оперетты. Думаю, дело будет посерьезнее.
— Не бойтесь, я приношу удачу.
Мальчишки, сопровождавшие девушку, наперебой стали просить ее поговорить с отцом, чтобы и им можно было посмотреть испытания. Но девушка топнула ногой:
— Баста! Здесь не цирк! Меня проводили, спасибо! Теперь по домам! И вам, студент, тоже. Вы где живете?
— Вот в этом доме, над вами.
— Вот здорово! А как вас зовут? А то как от вашего имени за себя просить буду?
— Александр Званцев. Я из будки крана стану вас в толпе искать. Народу много сбежится.
— Меня сразу узнаете. Других таких рыжих нет! Папа давно облысел. Итак, до утра? Девять часов?
— Вакар назначил.
— А я уже знала, — рассмеялась Инна и протянула Саше руку, прощаясь. — Желаю успеха, — продолжила она, к великому смущению женатого студента не отпуская его руки. — Это был Рахманинов, мой любимый этюд. Теперь он стал мне еще дороже.
— Почему?