— Да, — вздохнула Таня. — Бритоголовая Инна далеко.
Души чуткой потрясение
Рождает вспышку вдохновения.
Клыков докладывал секретарю райкома: — Так что основным подозреваемым остается главный механик комбината Званцев. Когда река перемерзла, и завод должен был встать, я уже готов был его зацепить. Так ведь вывернулся. Пошел завод, вопреки самой Природе.
— Плохо работаешь, товарищ Клыков. Главный преступник у тебя и в огне не горит, и в воде не тонет. Плохо работаешь. Разве не было у тебя возможности взять его, как только доменные насосы встали? Халатность, непринятие мер… Лето в разгаре, и он в мелких местах экскаваторами дно Белой углубляет, перекаты с их дивной красотой ликвидирует. Уродует нашу уральскую природу. А ты медлишь, никак не выспишься. О ночных допросах начисто забыл.
— Я так соображаю, товарищ секретарь райкома. Два зама, товарищи Аскаров и Чанышев, правда, тот только по реконструкции и эксплуатации, оба они пообвыкли, бдительность у них притупилась. Но вот вновь назначенный директор комбината Изотов. Ему, как коммунисту, положено прислушаться к мнению райкома партии.
— Совет дельный, но запоздалый. Товарищ Изотов уже был у меня и заверил, что заменит главного механика. К нам уже едет старый специалист Качурин. С ним спокойнее будет, чем с этими птенцами. За перевалом, у горы Магнитной, металлургический завод-гигант возводят, нам помогать придется, и от всяких Званцевых надо поскорее избавиться.
— А он — в особняке удравшего вредителя Шефера. Тем в Москве занимаются, а этот расположился, семью перевез, живет кум королю, — усмехнулся в висячие усы Клыков.
Жизнь шла своим чередом, но однажды и Саша был буквально ошеломлен. Случилось это из-за неприятного разговора с Таней, после того как Нинуся с бабушкой вернулись на заимку к Николаю Ивановичу с приезжавшей за ними Катей.
— Мы работаем больше года. Зима кончается, доменные насосы заработали сами, уровень в пруду поднялся почти до нормы, — начал Шурик этот памятный разговор.
— А какое мне до всего этого дело? Я занимаюсь мельницей и ее проектом отгородилась от всего.
— Я тебя не понимаю. Пора привозить Нинусю с бабушкой не погостить, как до этого было, а совсем. Словом, перейти на оседлую жизнь.
— Я в этом вовсе не уверена.
— В чем? Что нашу девочку нужно привозить сюда?
— Именно это я имела в виду.
— Ты же всегда говорила, что жить без нее не можешь.
— Я и сейчас не могу.
— Оставь эти загадки! — вышел Саша из себя. — Кончено. Я попрошу Аскарова предоставить тебе отпуск, и ты поедешь за дочкой и бабушкой.
— Хорошо, — покорно согласилась Таня. — Аскаров освобождает меня от этой чертовой мельницы, и я еду домой в свою семью Давидовичей.
— Месяц гостишь на заимке и к концу отпуска возвращаешься с мамой и дочкой.
— Возвращаюсь сюда к чертежной доске? И к мужу с чуждой мне купеческой психологией? Попроси своего друга-психолога Костю разъяснить тебе, почему мое возвращение сюда невозможно.
Услышав это, Саша будто онемел. Ему вдруг показалось, что завод встал, что во всех доменных печах «козлы», что все рушится, и он во всем виноват. Сам не веря себе, он робко спросил:
— Ты уходишь от меня?
— Неужели ты не понял, что мы люди разного круга, культуры, разных эпох. Я окончила гимназию с золотой медалью и писала по старому правописанию с твердым знаком и буквой ять. Ты побывал лишь в двух классах захудалого провинциального реального училища, даже не в гимназии. У тебя нет аттестата зрелости, среднего образования. В высшем обществе с тобой даже разговаривать бы не стали.
— Что ты говоришь! Какое это имеет значение, если мы оба инженеры-механики?
— Я ничего не имею против тебя. Ты ни в чем не виноват. Родителей не выбирают. Может быть, через месяц я и вернусь, но едва ли. Я напишу тебе. И даю тебе полную свободу. В Омске остановлюсь, чтобы объяснить твоей маме, почему так получилось. Ты, если хочешь, можешь пригласить к себе своих родителей. В особняке места хватит.
Когда заводу грозила беда, Званцев ощущал прилив сил, а главное — знал что делать. Сейчас же в душе его было одно опустошение, не прилив горя или отчаяния, а внутренняя беззвучная пустота.