Мозг осенила внезапная догадка: а что, если передовой отряд двинулся в обход города с юга, получив, возможно, новое боевое распоряжение от своего командира дивизии? Постепенно это предположение перешло в уверенность.
Действовать надо было решительно. Отступать все равно уже поздно. Я приказал остановить машину и попросил адъютанта разузнать дорогу в штаб гарнизона.
Капитан Семенидо с переводчиком выскочили на мостовую и подошли к патрулям, которые все еще стояли с поднятыми руками. Японцы долго и путано объясняли маршрут.
– Берите их с собой, – говорю адъютанту. – Так надежней.
И вот мы снова мчимся по кривым и узким улицам. А вокруг какая-то настороженная, я бы сказал, зловещая тишина. И кажется, вот-вот должно что-то случиться.
На одной из улиц нам повстречался молоденький стройный офицер. Он шел нетвердой походкой прогулявшего ночь кутилы. Японский офицер браво поприветствовал [132] нас и тут же, придерживаясь за перила, спустился в подвальное кабаре.
– Не все выпил, – пошутил Шведов. – Пошел добавить.
Штаб гарнизона находился в здании, увенчанном черепичной крышей с загнутыми вверх углами. У входа стояли часовые.
Мы остановились. Автоматчики намеревались выскочить из машины. Но я жестом остановил их, тихо приказав:
– Всем оставаться на местах!
Конечно, можно было ворваться в штаб, пленить офицеров и продиктовать условия капитуляции гарнизона. Но при этом непременно возникнет стрельба, которая может встревожить войска, находившиеся в городе и в крепости. Мне казалось, что лучше провести психологическую атаку против командования японского гарнизона.
– Майор Шведов и капитан Семенидо, вызовите старшего японского начальника, – попросил я.
Шведов и Семенидо направились было к зданию. Но оттуда показалась группа офицеров во главе с коротконогим крепышом, холеное лицо которого украшало пенсне.
Выйдя из машины, я принял позу человека, ожидающего доклада, и строго посмотрел на коротконогого. Тот блеснул стекляшками пенсне вправо, влево и, встретив мой взгляд, направился ко мне. По глазам было видно, что японец растерян и плохо владеет собой.
«Нужно заставить его заговорить первым, – подумал я. – Пока будет докладывать, лучше прочувствует, кто хозяин положения». Но японец остановился передо мной, не проронив ни слова.
«Молчишь? – зло подумал я. – Ну посмотрим…» И я изобразил на своем лице некую хитровато-повелительную усмешку, которая должна была означать примерно следующее:
«Если ты, самурайская твоя душа, немедленно не заговоришь, то твое молчание будет уже молчанием мертвеца!»
К моему великому удовлетворению, японец правильно понял мою мину. Он быстро, сбивчиво залопотал. [133]
– Я полковник, командир дивизии. Что вам угодно? – дословно передал наш переводчик.
– Перед вами представитель советского командования. Предлагаю принять условия безоговорочной капитуляции. Сопротивление бесполезно. Город окружен войсками Маршала Советского Союза Малиновского.
– Но… – полковник не успел договорить фразу, как подошел еще один офицер. Он оказался представителем генерального штаба. По мере того как переводчик объяснял ему смысл моих требований, глаза генштабиста округлялись. Он попросил две недели для доклада командующему 44-й армией генералу Хонго и последующего согласования вопроса с главнокомандующим и императором.
– А известно ли вам, что пятнадцатого августа пал кабинет Судзуки? – спросил я. – Военный министр Анами, член высшего военного совета генерал Иосио Синодзука и другие покончили жизнь самоубийством. Вам не с кем согласовывать вопрос о капитуляции.
– Но император… – глухо пробормотал генштабист.
На лице японских офицеров отражалась напряженная внутренняя борьба. Кто знает, на что могут решиться с отчаяния эти двое? В их взглядах нет еще той обреченности, которая неминуемо предшествует сдаче врага. Они скорее просто ошеломлены нашими внезапными, дерзкими и стремительными действиями.
– Если вы не согласитесь на немедленную капитуляцию, – предупредил я, – через два часа вступит в силу мой приказ и войска начнут штурм города. Тогда уже никто не сможет поручиться за вашу жизнь и жизнь ваших подчиненных.
По лицу генштабиста скользнула ироническая улыбка. Он что-то хотел сказать. Мне показалось, что это будут неприятные для нас слова. Но тут на площадь лихо выехали машины гвардейских минометов «катюша» и артиллерийская батарея. Капитан Рагулин деловито подошел и доложил, что передовой отряд захватил на южной окраине города колонну автомашин и поезд, следовавшие на Пекин.
По тому, как при появлении артиллеристов беспокойно переглянулись представитель японского генштаба [134] и полковник, было ясно, что их решимость поколеблена. Следовало нанести последний удар.
– Полковник, – сказал я, – у нас говорят: если враг не сдается, его уничтожают.
Генштабист снова переглянулся с командиром дивизии и заявил (переводил теперь уже их переводчик):
– Хоросо, обстоятерьства вынуздают меня покориться. Но я могу срозить орузие при непременном собрюдении двух моментов. Во-первых, усровия капитуряции долзны быть почетными, а офицерам сохранены мечи и привирегии. Во-вторых, переговоры с васей стороны мозет вести торько военачальник, равный мне по званию и дорзности или высе меня. Вы понимаете, что, есри я сдам город офицеру, стояссему по порозению низе меня, то вечный позор рязет на меня, моих родственников и потомков.
– Что касается первого требования, то соблюдения его гарантировать не могу. Единственное, что обещаю, – сохранить всем жизнь. Относительно второго условия, можете не беспокоиться – перед вами генерал-полковник Советской Армии Плиев.
Надо было видеть, как генштабист вдруг весь подтянулся, вроде бы внутренне «спружинил».
– Мы васа знаем, васа превосходитерьство, – прошелестел он и, сложив ладони у груди, зашипел. По этике японской аристократии такое шипение означало, как мне пояснили, подобострастие и готовность к услугам.
– Тем лучше, – я с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться. – Через два часа вы подготовите войска гарнизона к сдаче в плен, а ваши парламентеры прибудут к монастырю.
– Хоросо, васа превосходитерьство. – И полковник снова зашипел.
Мы сели в машину и выехали из Жэхэ тем же путем, каким прибыли. На улицах стали появляться жители. Одни приветливо махали руками, другие явно торопились, пугливо оглядываясь по сторонам. Видно, здесь уже знали о подходе советских войск и опасались боев.
Беспокоясь за передовой отряд, я направил офицера связи с автоматчиками на южную окраину Жэхэ. Возвратившись, офицер доложил, что подполковник Осадчук [135] перед выходом к городу свернул вправо. Он готов ворваться в Жэхэ с юга и ждет только сигнала.
О своем маневре Осадчук послал боевое донесение командиру дивизии. Но оперативная группа к тому времени уже проскочила со мной вперед. В этом, пожалуй, был виноват я сам. Что поделаешь, на войне всякое бывает.
Японские парламентеры прибыли ровно через два часа. Переговоры закончились довольно скоро. А вслед за тем части гарнизона приступили к выполнению условий капитуляции.
Разговор с японским полковником убедил меня, что хотя командование 44-й японской армии и знало о нашем наступлении через пустыню Гоби, но оно не было своевременно осведомлено о конкретной обстановке. Во всяком случае, штаб армии плохо информировал свои войска. Не поступало необходимых сведений ни из штаба 3-го фронта, ни из штаба Квантунской армии. Видно, кое-кто из больших чинов всерьез продолжал считать это направление труднопроходимым.
Когда в Жэхэ узнали о падении Долоннора, то посчитали, что советско-монгольские войска осуществили наступление с севера, со стороны Цзинпэна. Выход наших войск непосредственно к Жэхэ ожидался не так скоро.
К вечеру мы заняли все важнейшие объекты города: радио и телеграф, телефонную станцию, вокзал. Нам достались многочисленные склады и, что особенно важно, запасы горюче-смазочных материалов.
Крепость, в которой располагались японские части, была довольно мощным военным объектом. Ее опоясывала четырехметровая стена с бойницами. В крепости имелись взлетные площадки, казармы, склады вооружения, боеприпасов и продовольствия. Словом, она была хорошо подготовлена к обороне.