Вынуждена адресовать тебе это свое послание в редакцию журнала "Роман-газета"; надеюсь, что данное твое произведение, как и все предыдущие, пройдет через "Роман-газету", ты здесь известный, свой, как говорится, человек, и мое письмо попадет в твои руки.
Продолжительное время писала тебе, когда ты был редактором журнала "Москва", в адрес редакции (твоего домашнего адреса не знала никогда, да и не пыталась узнать, ибо не хотела вносить, если можно применить тут музыкальный термин, диссонанс в твое семейное счастье, - и таким образом избежать излишних, никому не нужных объяснений).
Думаю, что мое послание будет передано тебе твоими соратниками, вернее, собратьями по перу - коллегами, и ты, Миша, не оставишь его без внимания, пришлешь мне ответ и книгу (или же "Роман-газету"), - буду ждать и надеяться.
Мне кажется, что пусть и очень незначительное (косвенное, конечно) отношение имею к Сталинградской эпопее, хотя бы уже потому, что в свое время (в какой-то степени) поддерживала моральный дух будущего автора этого сочинения.
Всегда с неизменными добрыми чувствами
Ольга...
P.S. В данном конверте высылаю тебе на память три маленьких календарика на 1998 год (год для тебя, друг мой, славный, особенный, юбилейный. Здравия тебе, Миша, благополучия, успехов в жизни и труде!
Оля.
5 августа 1998 года.
P.S. В письме моем, возможно, отсутствует последовательность изложения мыслей, но ты должен понять меня, учитывая мое состояние, не судить строго, извинить: писала волнуясь.
Из этого письма и из других, последующих за ним, читатель, надеюсь, заметит, что для всех моих совершенно очевидных провинностей перед нею Ольга старается отыскать смягчающие обстоятельства, встать на мою защиту при неизбежных нападках на меня со стороны не только недругов, но и друзей, для коих некоторые мои поступки могли показаться необъяснимыми и даже предосудительными.
В этом отношении особенно показательным представляется мне следующее письмо Ольги. Оно длинновато, но я считаю необходимым привести его тут полностью.
Вот оно, это письмо.
Ужгород, 10 апреля 2000 года.
Здравствуй, дорогой Миша!
Май месяц очень насыщен замечательными датами, среди которых: 6-е, если можно так выразиться - официальный твой день рождения (прими и от меня поздравления). Здесь и Первомай, День печати, и великий День Победы. К сожалению, не обошлось и без горестных дней: 13 мая исполняется три года со дня кончины дорогой, любимой Анастасии Николаевны. А в мае 1998-го умерла и Фрося, с горечью в душе приняла я столь печальное сообщение (не знаю числа, такового мне никто не написал, а на последнее мое письмо не откликнулись вообще - видимо, Тоня очень больна).
Ничего и ты, Мишенька, в течение 1999 года не сообщил мне о себе, не подтвердил получение моих посланий тебе: это и поздравление с Новым, 1999-м, подробное большое письмо, написанное в феврале, такое же - в октябре, в ноябре - поздравительная (двойная) открытка - по случаю дня твоего рождения и, наконец, новогодняя открытка с 2000-м, а также больших размеров календарь (на украинском языке) с "Котом" и маленький, с двумя "котятами". В каждое свое послание я вкладывала еще и фото разных лет. Получено ли все, перечисленное выше, тобою? (Получено, Оленька, получены и "Кот", и чудные "Котята". Берегу их и любуюсь время от времени ими. Спасибо! - М.А.) Связь работает не очень надежно, и мне неизвестно, получаешь ли ты посланное мною...
Понимаю, что тебе весьма обременительно отвечать на каждое мое письмо нагрузка у тебя по-прежнему огромная, но все-таки я очень хочу получить твою добрую весточку, хотя бы коротенькую, подтверждающую получение моих посланий, о состоянии твоего здоровья, о твоих творческих успехах. Понятно мне, конечно, и то, что живешь ты иной жизнью, нежели я, - тебя окружают родные, близкие тебе люди, поэтому ты не можешь понять моего желания получить твое письмо. Да и чувства мы всегда питали друг к другу разные.
Как-то моя приятельница, бывшая моя коллега (кстати, большая поклонница твоего таланта), проживающая в настоящее время в Киеве, зная историю моей неудавшейся личной жизни, писала в одном из писем ко мне, приводя строки из произведения поэтессы Сильвы Капутикян, касающиеся любви: "Любовь большую мы несли, но я к тебе, а ты к другой". И заканчивается стихотворение следующим образом: "Вот и живем мы так, любя, ты другую, я тебя". Дальше у нее в письме написано следующее: "Любовь не каждый может понять. Недаром все писатели пишут в своих произведениях: понять - это простить все обиды, а простить - снова любить и сохранить свою человеческую сущность, каков ты есть".
Все эти строки, изложенные выше, привели мои мысли к далекому прошломув военные годы. Отвечая тебе, Миша, на твое роковое для меня письмо, видя, вернее, чувствуя твое страшное душевное состояние, советовала тебе полюбить какую-нибудь девушку, которая могла бы вывести тебя из этого затруднительного положения. На что ты мне ответил следующее (цитирую написанное тобою 5 мая 1944 года в Румынии): "Зачем, Ольга? в силах ли слабая, хрупкая девичья рука сдержать коня, в безумстве мчащегося прямо в пропасть? Она погибнет вместе с ним. Вы, отдавшая мне всю прелесть своей чистой, непорочной души, Вы, отдавшая всю силу и обаяние своего тонкого ума на то, чтобы поддержать меня, - Вы не могли ничего сделать! Так что способен ли кто сделать это вообще?"
Однако прошло не так уж много времени и такой человек встретился на твоем пути... Об этом ясно и четко написано в твоем романе "Мой Сталинград". С какой нежностью и любовью ты пишешь о своей женушке Гале. Конечно же, она была достойнее меня быть с тобою рядом. Ею было завоевано это право (в прямом и переносном смысле), ибо она, как и ты, прошла ад военного кошмара.
Я с чувством благоговения отношусь к тем, кто прошел фронт, считая их просто святыми. Но если мужчинам порою было невмоготу, тяжко переносить все эти ужасы, то женщинам намного тяжелее. Поэтому я искренне склоняю голову перед светлой памятью Галины Андреевны, давшей тебе счастье, подарившей двух милых дочерей, которые тебя радуют и по сей день. Да еще имеешь славную внучку, приносящую, естественно, тебе много радости. Короче: у тебя есть стимул жизни, а посему ты, друг мой необыкновенный, должен долго жить! Твой талант нужен людям, и я от всей души желаю тебе успешной работы над твоим произведением.
24 апреля два года со дня кончины моей незабвенной мамочки. Вспомнилось, как она сказала мне в те далекие военные года, когда тобою было сделано предложение, а с моей стороны дано согласие: "Вот так, я сменила русскую фамилию на украинскую, а ты сменишь - наоборот..." (у нее было как будто предчувствие, что ты останешься жив).
Мама моя, Мария Михайловна, русская ведь, между прочим, землячка С.А. Есенина (на Украине проживать стала только с тринадцати лет, фамилия у нее была - Крылова).
У папы моего мать до замужества носила фамилию Ермакова (тоже русская, но родилась на Украине, была светлая, с вьющимися волосами), а вот дедушка мой был типичный украинец: чернявый, с карими глазами (от цвета его глаз мне, видимо, достались коричневые точки в моих глазах, которые ты, Мишенька, образно называл "камушками"). Дети, трое их было, пошли все в маму, никто не унаследовал отцовских глаз. Умер дедушка рано, когда папе моему, самому старшему из детей, исполнилось всего шестнадцать. Папа вспоминал о моем дедушке, что был он красив (бабушка также была хороша), говорил всегда по-украински, в семье все пели, исполнялись украинские песни традиционно.
Вот в какие далекие времена забралась я в своих воспоминаниях. Все собиралась рассказать тебе при встречах о своих родословных, да не суждено было...
Папа любил рассказывать о родных, о многочисленных родственниках, обладал своеобразным даром рассказчика интересного, умел многих скопировать, был с большим юмором - это досталось ему от его мамы: она хотя и была совсем неграмотная, однако наделена артистическими данными.
В доме у нас не скучали. Папа играл на всех инструментах, мама - на гитаре и пианино, а меня никак не могли приобщить к искусству, несмотря на то что имела музыкальный слух, обладала небольшим голосом, очень любила старинные романсы, естественно, и украинские песни. У папы был приятный баритон, иногда он, взяв в руки гитару, заставлял петь и меня, аккомпанируя мне, а также и подпевая (вторил), у него был абсолютный слух.
Может быть, ты помнишь, Миша, что на Сумском ликероводочном заводе был струнный оркестр (папа им руководил и сам, конечно, играл, и мама тоже). Кроме оркестра был драматический кружок (маме приходилось в нем суфлировать), порою смеялись до слез - "артисты" ролей не знали, толклись ближе к суфлеру, не расслышав, все перевирали. Часто вспоминали семьей твоего брата Алексея- Леню, который обладал талантом игры на сцене, держался весьма уверенно. Помнится, он участвовал в пьесе "Пустяковые дела", прекрасно справился со своей ролью, все хохотали. А была постановка эта осуществлена перед самой войной, в канун 1 мая 1941 года. Помню, ты говорил, что тоже присутствовал в клубе, но мы тогда еще не общались с тобою, все произошло позже... Знали мы о том, что очень хорошо пела Анастасия Николаевна, обладая чистым, красивым голосом до самих солидных лет. В общем, вы все талантливы - пожалуй, каждый в своем роде (вот только не знаю, каким талантом обладал твой брат Александр Николаевич)... Всегда с горечью и сожалением вспоминали о гибели Лени, от души жалели Фросю, оставшуюся вдовой с двумя детьми на руках. Обидно очень, что ты, Миша, так и не смог выбрать время, чтобы посетить место, где похоронен Леня, - светлая память и вечный покой!
Еще вспомнилось мне, как перед войной, будучи в кинотеатре "Комсомол", он подошел к нам (я была с родителями на просмотре фильма "Заключенные") такой веселый, жизнерадостный, общительный... И такая печальная судьба. Вспомнила и то, как вы вдвоем с папой собирались на рыбалку (уже во время войны), а мы с тобой в кино, но так и не удались нам эти мероприятия - у тебя не оказалось времени...