— Какой там бензин, едва нацедил, чтобы распалить дровишки.
— Ну да, — засмеялся адъютант. — Чуть было сам не сгорел и комендатуру не поджег. Плеснул ведро бензина, стал на колени, и — спичкой. Как вспыхнуло, Мельник аж через голову перевернулся. Только это его и спасло! Вот теперь и будет ходить без бровей... А с огнем еле наши хлопцы справились.
— Дровишки сырые, — оправдывался Мельник.
— Ты что же, хочешь первым проведать гарнизонную гауптвахту? — спросил я.
— Просчитался малость, товарищ генерал. Больше не повторится! — потупился Мельник.
Как бы там ни было, но я с удовольствием выпил стакан чаю и поел хорошо просоленного сала. Подкрепившись, решил идти в город, хотя было еще очень рано. К нашей группе присоединился переводчик, предусмотрительно вызванный адъютантом, — нам требовался проводник по незнакомому городу.
Мы прошли по проспекту Андраши, по улице Ваци и другим центральным магистралям. Особенно часто встречались на пути патрули 6-й комендатуры. Солдаты были подтянуты, аккуратны. Их внешний вид, четкие ответы произвели самое благоприятное впечатление. На набережной возле парламента я остановил патруль Центральной комендатуры. Поинтересовался:
— Как к вам относятся местные жители? Как разговариваете с ними, не зная языка?
— За исключением буржуев, люди относятся хорошо, — ответил старший патруля. — Даже помогают нам.
— Каким образом?
— Да вот, например, дежурили мы тут несколько суток назад. Вдруг рано утром бегут двое рабочих и женщина. Кричат: «Товарищ! Давай! Давай! Фашист!» Мы за ними. Показывают какую-то яму. Спускаемся вниз, к сточным трубам. Венгры начали что-то кричать по-своему. Вроде бы звали и грозили. Из темноты вылезли трое. Черные, грязные, на людей не похожи. Венгры тычут пальцами: «Фашист! Генерал!» Мы сперва не поверили: какой генерал может быть в вонючей яме? Падалью от них несло так, что противно было стоять рядом. А в комендатуре разобрались и выяснили: действительно немецкий офицер в большом чине. Венгров поблагодарили за помощь и распрощались.
— Такие проявления дружеских чувств надо ценить, — сказал я.
— Здесь вообще народ хороший, товарищ генерал. Есть, конечно, и среди них такие, что враждебно настроены. Слушали своих буржуев, те им и напели.
— Ничего, разберутся скоро и эти люди во всем. Сами увидят, где правда...
Патруль отправился дальше. Перебирая в памяти разговор с солдатами, я вспомнил с улыбкой два слова, которые прочно вошли в обиход местных жителей: «Товарищ, давай!» Сколько значения вкладывалось в эту короткую фразу. Не завоевателями, не «господами», а именно товарищами были для венгров советские солдаты!
Наша группа остановилась на набережной, над волнами полноводного Дуная. Легко и приятно было дышать чистым прохладным воздухом. Весеннее солнце медленно-медленно поднималось из-за горизонта, и воды реки золотились в его лучах.
Мы любовались Дунаем. Но едва отведешь взгляд, едва посмотришь на город, радостное настроение, вызванное чистым мартовским утром, сразу омрачалось. Вокруг лежали руины. От шести мостов, которые соединяли раньше Пешт с Будой, уцелели только «быки», а арматура взорванных гитлеровцами сооружений лишь кое-где торчала из воды.
Сообщение между двумя частями города было полностью прервано, а это все равно что разрубить пополам живой организм.
Чуя свою гибель, озверевшие фашисты без предупреждения уничтожили все мосты, в том числе самый большой и самый красивый дунайский мост Маргит. Мощный взрыв прозвучал в тот момент, когда по мосту двигались переполненные трамваи и множество пешеходов. Обломки моста рухнули в реку. Люди полетели в ледяную воду... Хотя наши войска были еще далеко от этого района, гитлеровское командование предпочло оставить без связи с тылом 20000 своих солдат и офицеров, лишь бы мост не достался Советской Армии.
Многие здания в городе были разрушены до основания, все улицы завалены битым кирпичом, кусками бетона и целыми глыбами рухнувших стен. В сохранившихся коробках домов зияли бреши, пробитые снарядами. От руин тянуло запахом гари. Земля изрыта воронками, окопами и траншеями.
Одна из красивейших европейских столиц напоминала не город, а кладбище. Все казалось здесь мертвым: транспорт не работал, людей почти не видно. Часть жителей не успела вернуться из эвакуации, кто погиб, кто продолжал сидеть в укрытиях, боясь выйти на свет. Фашистская пропаганда основательно поработала над тем, чтобы запугать людей. И если до войны в Будапеште и его пригородах насчитывалось около 20% населения страны, то теперь эта цифра резко сократилась.