— Что же, разве никак нельзя улучшить условия труда здесь?
— Кое-что, вероятно, сделать можно. Но мы тут лишь технические советники, а горняки имеют право сами выбирать себе рабочее место. В большинстве своем они работают только по контракту с компанией. Они ведут добычу за свой счет, а Гохшильд, вернее — его компания, покупает у них руду.
— Как же в таком случае обстоит дело с инструментами и динамитом?
— Компания заботится лишь о главном оборудовании; она обеспечивает рудники подъемниками, крепежным лесом, электропроводкой, пневматическими молотками, сжатым воздухом и тому подобными вещами. Динамит и мелкий инструмент, лампы, шахтерские шапки и прочее вспомогательное снаряжение рабочие покупают на свои деньги.
— И они в состоянии делать это? Сколько же здесь в среднем зарабатывает горняк?
— Примерно сорок боливиано; бурильщики — даже семьдесят. А неквалифицированные рабочие и мелкие служащие в большинстве своем получают не более двадцати пяти боливиано.
— В час?
— Какое там в час! За день! В среднем!
По официальному курсу один боливиано примерно соответствовал стоимости чехословацкой кроны до проведения денежной реформы[11], однако цены на основные товары здесь были выше наших, так как эти товары почти без исключения ввозились в Боливию из Соединенных Штатов Америки. Доллар стоил приблизительно 100 боливиано, хотя его официальный курс был значительно ниже. Импорт оплачивался дорогими «свободными» долларами, и цены на товары широкого потребления поднялись на такой уровень, что оказались недоступными для горняцких семей.
Боливийскому рудокопу и в голову не придет мечтать о холодильнике, о нейлоновых чулках для жены, об американских консервах. Картошка и кукурузная мука — вот на что хватает его бюджета.
— Вы хотели знать, — нарушил наши размышления инженер Бревер, — что представляет собой это «оловянное решето». За два часа под землей вы увидели многое. Теперь уже можно говорить об этом. Все штольни и шахты в горе Потоси связаны между собой сверху донизу, до самых глубоких забоев, расположенных на глубине почти тысячи метров от вершины горы. Говорят, что понадобилось бы пять лет, чтобы обойти все это; причем тот смельчак, который бы отважился пробираться по старым, заброшенным штольням и сегодняшним штрекам, должен был бы идти каждый день по восемь часов… пять лет! Изо дня в день! — задумчиво повторил инженер Бревер, когда мы, возвращаясь с осмотра рудника Паилавири, вышли на рельсовый путь главной штольни и встали в очередь за группой горняков, ожидавших подъема.
Они молча стояли на тесной площадке перед подъемной клетью и без устали жевали коку, смешанную с кусочками высушенного мерзлого картофеля — чуньо и со щепоткой пепла.
— Cuidado! Cuidado! — закричал вдруг кто-то позади нас. — Берегись! Берегись!..
Тупой удар упавшего дерева. Два-три человека невольно отскочили в сторону и сплюнули.
— Повезло. Опять крепь из шахты…
— God damned, — выругался американский инженер, — она чуть было не задела вас, you lucky devil!
— Такое здесь случается частенько, — сказал стоявший возле нас горняк-индеец. — Обычно тогда кого-нибудь увозят в лазарет, если это еще стоит делать…
В конце длинной штольни показался маленький просвет, Наше первое путешествие в недра горы подходило к концу.
— Господин инженер, могли бы мы завтра пройти на самые высокие рудники?
— По правде сказать, не знаю. Это высоко. Некоторые бокаминас находятся на высоте четыре тысячи семьсот метров над уровнем моря, а идти туда вам бы пришлось пешком. И потом — посетителей туда никто не водит. Но дело ваше, попробуйте, если хотите…
На высоте вершины Монблан
Ледяной ветер поднял и закружил тучи пыли, закрыв от иас вид на долину. Мы стояли на «пятачке» в склоне горы Потоси, перед входом в главную штольню рудника Каракол, лежащего на высоте 4 600 метров над уровнем моря.
Все вокруг нас было совершенно иным, чем накануне, когда мы выходили из «образцово-показательного» рудника Паилавири. Здесь даже и намека не было на каменные здания администрации, на раздевалки и душевые павильоны для посетителей; нигде мы не увидели и служебных автобусов для чиновников, живущих внизу, в городе. Сюда, к Караколу, ведут лишь протоптанные горняками-индейцами тропинки да крутая дорога, по которой поднимается вездеход, предназначенный для инженеров и снабженцев.
Но еще более разительный контраст по сравнению с Паилавири представляет собой открытая часть рудника на поверхности, куда молодые откатчики свозят добытую горную породу.
На руднике Паилавири среди рабочих нет ни одной женщины. Здесь же, на руднике Каракол, как и на многих других, куда никогда не заглядывают ни туристы, ни журналисты, на поверхности работают преимущественно женщины. Они сидят под открытым небом, среди груд породы, вывезенной из шахт, и пытаются хоть немножко укрыться от пронизывающего ветра за выступом скалы или за хибаркой инженера — производителя работ. На большом камне, зажатом между коленями, они разбивают крупные куски неотсортированной породы, окоченевшими руками выбирают из щебенки кусочки руды и откалывают от нее остатки пустой породы.
Женщины работают здесь потому, что они терпеливее мужчин, исполнительнее, а главное — дешевле.
Хорошая сортировщица на руднике Каракол за день труда получает 15 боливиано, то есть всего три пятых минимального заработка мужчины. Работает она, разумеется, сдельно.
На поверхности мы видели лишь нескольких мужчин. Все они были заняты на промывке руды, так как женщинам не под силу столь тяжелая физическая работа. За 25 боливиано в день индейцы работают здесь, пользуясь такими же примитивными орудиями труда, какие применялись потосийскими рабами четыре столетия назад. С помощью воды они отделяют легкую пустую породу от более тяжелой оловянной руды, промывая щебенку, вручную измельченную женщинами. Когда-то подобная работа проводилась в гораздо больших масштабах, для чего сто лет тому назад была построена целая система искусственных водоемов; в периоды дождей в них собиралась вода, необходимая для того, чтобы вести работы безостановочно круглый год.
Принцип здесь тот же, что и при промывке золота. Основную часть всего этого сортировочного механизма представляет неравноплечий рычаг, толстое бревно, укрепленное, подобно коромыслу весов, на колу, только не посредине. На его коротком и более толстом конце повешен мелкий массивный ящик с решетчатым дном. В этот ящик рабочий насыпает щебенку, которую для него вручную, молотками, намельчили женщины, затем опускает его в другой ящик побольше, наполненный водой и врытый в землю. Потом, навалившись всем телом на длинный конец бревна — рычага, он некоторое время трясет это деревянное решето, погруженное в воду. В воде более легкая порода всплывает, а руда оседает на дно.
На любом руднике, расположенном ниже, чем Каракол, такая работа считалась бы изнурительной, здесь же, на высоте Монблана, в разреженном воздухе и на ледяном ветру — это поистине каторжный труд. Результат его всегда один: через несколько месяцев человек обессиливает, окончательно подорвав свое здоровье.
Фамильное предприятие — Боливия
БОЛИВИЯ НА ГРАНИ ГРАЖДАНСКОЙ ВОИНЫ!
ПЯТЬ ТЫСЯЧ ГОРНЯКОВ ВЕДУТ БОИ С ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫМИ ВОЙСКАМИ!
ГОРНЯКИ РУДНИКА «ДВАДЦАТЫЙ ВЕК» В КАТАВИ, ВООРУЖЕННЫЕ ДИНАМИТНЫМИ ПАТРОНАМИ, НАСТУПАЮТ НА ОРУРО!
СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИЕ УПРАВЛЯЮЩИЕ
И ИНЖЕНЕРЫ ЭВАКУИРУЮТСЯ!
Такого рода дюймовые заголовки заполнили первые полосы южноамериканских газет в последний день мая 1949 года, когда мы только готовились к отъезду в Боливию.
«В стране объявлено военное положение, — писали газеты Буэнос-Айреса на другой день. — Бои с войсками продолжаются. Сто пятьдесят убитых и раненых за первый день. Горняки держат североамериканцев в качестве заложников…»
11
До денежной реформы в 1953 году одна чехословацкая крона приблизительно равнялась восьми копейкам. (Прим. перев.)