И, наконец, в процессии завихрился рой масок. Это гвоздь программы, дьябладас — танцы дьяволов. С собственно религиозным празднеством у них еще меньше общего, чем у предшествовавшей серебряной пантомимы.
Танцы дьяволов представляют собой последние остатки народных торжеств, происходивших в то время, когда боливийские индейцы даже и понятия не имели о христианстве. Мало что осталось от их исконного языческого фольклора. Маски фабричного производства на лицах танцовщиков одинаково хорошо годятся как для дьябладас в Кильякольо, так и для маскарада в Ла-Пасе.
Наблюдая за карнавальным хороводом дьяволов перед вратами божьего храма, как-то невольно окидываешь взглядом площадь и думаешь: а кто, собственно, из этих людей христианин? Кто из них истинный католик? Какой след оставило в их душах христианство за четыре столетия — с того дня, как здесь появился первый миссионер-европеец? Войдите в церковь, и вы увидите там толпы обнищавших, грязных и измученных дорогой людей. Во время торжественной мессы для них не нашлось тут свободного места, да они и не очень-то стремились найти его. Им непонятно все, что происходит у алтаря. Они пришли на христианский праздник. Пришли потому, что их окрестили и они носят на шее крестик или медальончик. А по окончании мессы они кладут поклоны боковым алтарям точно так же, как это делали их предки-язычники: дико вскидывают руки, почти жонглируют ими, бросаются наземь и бормочут при этом невразумительные заклинания. О христианстве же, о его сущности и философском содержании им еще никто ее сказал ни одного толкового слова. Маленькая статуя мадонны, которой они поклонялись во время шествия, служит для них идолом, чье могущество воспринимается ими так же, как некогда понимали могущество божков их предки-язычники.
Грохот барабанов и визг дудок перед храмом утих лишь к ночи. На площади, прямо на земле, валяются десятки полуголых, напившихся до немоты людей.
И тут глазам нашим представился клубок бессмыслиц и противоречий. На языке вертятся тысячи вопросов. К нам на помощь пришли наши земляки, долгие годы прожившие в Кильякольо, и нарисовали нам картины последствий «христианской» деятельности во многих отсталых странах.
— Как же здесь допускают, чтобы в праздник перед христианским храмом и даже непосредственно в стенах его совершались языческие обряды?
— В том-то и вопрос! Если бы церковь осудила остатки язычества, то индейцы просто не ходили бы сюда.
— Но тогда почему не запрещается хотя бы в дни праздника продажа алкогольных напитков? Ведь здесь пьют даже неочищенный спирт…
— Именно об этом и идет речь. В прошлом году местные власти запретили продажу спиртного на все время храмового праздника. А приход моментально перенес сроки праздника на следующие дни, когда спиртные напитки опять можно было продавать без ограничений.
Правда ли все это? Не преувеличивают ли земляки из ненависти к католической церкви?
Перед нашими глазами на ступенях церковной лестницы и на площади лежали живые, вернее сказать, полумертвые подтверждения этому: люди, скошенные тяжелой отравой алкоголя и помятые в драках. Но это было еще только начало, вечер первого дня храмового праздника.
Следующий, пожалуйста…
Назавтра, едва взошло солнце, каменистый пригорок, возвышающийся над Кильякольо, превратился в человеческий муравейник. Со всех сторон сюда приходили и приезжали тысячи людей и многочисленными потоками поднимались по косогору наверх, к широкому пространству вокруг заборчика из реек, которым был огорожен временно установленный под навесом полевой алтарь с маленькой статуей здешней мадонны.
Оттуда паломники разбегались в разные стороны, лазали по склону среди валунов и каменных глыб, возвращались назад и опять торопливо и суматошно устремлялись на поиски новых мест, будто боялись, что не успеют захватить чего-то. Найдя, наконец, подходящее место, они поспешно откалывали железными ломиками, молотками и острыми камнями куски глыб; мелкие камешки засовывали в карманы или старательно заворачивали в белые платки. Все это скопище людей, кишащее, как муравейник, ковырялось в земле, звякало железом о камни и галдело, точно здесь происходил съезд гномов из всех сказок мира.
Потом вся масса этих любителей-каменотесов стала ручейками стекаться обратно, к заборчику из реек. Здесь мы дождались прозаического конца кочабамбской сказки о гномах.
Камни, собранные в Кильякольо, через несколько минут должны были превратиться в несметные сокровища, в талисманы, в чудодейственные предметы.
Из-за ограды со всех сторон толпами повалил народ к полевому алтарю и, выстраиваясь там в терпеливую широкую очередь, медленно проходил мимо чудотворной статуи, облаченной на этот раз в ниспадающее одеяние с глубокими карманами. Прямо перед нею на ступенях алтаря стоял священник в белоснежной сутане, рядом с ним празднично наряженная девушка. Паломники шаг за шагом продвигались вперед и один за другим подавали священнику свои платки с осколками камней. Узелок на секунду задерживался в левой руке святого отца. Едва приметным движением он прикидывал вес «товара», помощница называла сумму по прейскуранту — продажную цену благословения. И вот уже мелькала над платком, осеняя его крестом, десница священника, а другая рука тем временем хватала деньги, торопливо передавала их помощнице и опять протягивалась за новым узелком. Секунда — взвешивание, секунда — крестное знамение, взвешивание — крест, взвешивание…
Цикл за четыре секунды.
Следующий, пожалуйста, следующий! За легкий узелок с камешками — десять боливиано; за средний — двадцать, за полный платок пятьдесят. Не задерживайте! Ассистентка подгоняет паломников, поспешно пересчитывает мятые бумажки, рассовывает их между пальцами левой руки, а когда их больше туда не входит, торопливо сует деньги в карманы на облачении мадонны. Через десять минут статуя ощутимо утратила грациозность, которой ее наделил ваятель. Объявляется перерыв по техническим причинам.
С молниеносной быстротой помощница опоражнивает карманы, высыпая кучу банкнот в корзину, наготове стоящую поодаль.
Нас мутило от всего этого. По-видимому, ни священник, ни его ассистентка в пылу работы не заметили объектива нашей «этареты», который в ту минуту был самым беспристрастным свидетелем невероятного зрелища.
Это была уже не просто симония[16]. Так можно было бы оценить лишь одну, наименее поразительную сторону здешней коммерции. Камни, которым их владельцы купили чудодейственную силу, будут положены в фундаменты или в крыши глинобитных построек в горах и на окраинах Кочабамбы, чтобы оберегать дома верующих от молнии, от пожара, от землетрясения и от злого недуга. В этом отношении обряд, совершаемый священником Кильякольо, по сути дела, ничем не отличается от тех чудес, которые совершались языческими шаманами.
Если же вы посмотрите, как эти толпы людей послушно, покорно и с чувством благодарности платят за освящение обыкновенного камня по установленным ценам, вашим глазам откроется вся безнравственность этой «торговли». Большинство паломников — труженики, которые гнут спины в помещичьих финках и за полный рабочий день зарабатывают сорок сентаво. Некоторые из них пастухи и мелкие ремесленники, но их заработок не на много выше. За простое крестное знамение они уплачивают священнику сумму, ради которой им приходится трудиться на полях от 25 до 125 рабочих дней.
А каков же итог рабочего дня священника?
Наиболее трезвые головы из числа старожилов, каждый год наблюдающих это зрелище, предполагают, что доход составляет свыше 300 тысяч боливиано. Остальные в большинстве случаев называют цифру в полмиллиона. За один-единственный день.
Любому боливийскому невольнику да и любому из тех, кто принес святить свои камни, за такие деньги пришлось бы трудиться на господских полях 1 миллион 250 тысяч рабочих дней. Три тысячи четыреста семьдесят два года без отдыха, по семь дней в неделю. А у священника, взимающего с них плату, даже рука не дрогнет. На размышления нет времени.
16
Симония — практика продажи и купли церковных должностей в католической и других церквах. (Прим. перев.)