Ночь медленно опускается на океан и на сушу; последние отблески дня гаснут в потемневшей глади воды, и за излучиной залива во мраке ночи заискрилась россыпь огоньков Паракас.
Рыбаки вытащили сети из моря и развесили их на шестах.
«Ведь вы же видели наших индейцев…»
За кормой моторного катера «Элио Адриано» чуть заметно удаляются берега. Нос его разрезает гладь залива, и вдоль бортов его тянутся две волны, словно косы в пене. По всему горизонту над землей повисла низкая пелена тумана — неизменная серо-голубая полоска, которая каждое утро стелется над перуанским побережьем до тех пор, пока ее не поглотит полуденное солнце.
— Океан сегодня смирный, как барашек, доктор. Воистину Тихий океан.
— Como una taza de leche, — засмеялся доктор Энрике Авила. — Как чашка молока. Он действительно бывает таким, но только в летнее время. Посмотрели бы вы, что он вытворяет, когда солнышко перекочует на север. Тогда Тихий океан вовсе не такой уж тихий.
Желтоватая полоска суши передвинулась за правый борт, а вскоре и совсем исчезла, словно синева ее вдавила в океан. Впереди показались три скалистых конуса, которые увеличивались с каждой минутой.
— Их называют Tres Hermanos — Три брата. Обратите внимание на как бы входы в тоннели у первых двух. Это типичный вид всех здешних островов, — раздался голос доктора Авилы. — Я сказал капитану, чтобы сегодня он плыл прямо на север, мимо острова Бальестас, чтобы вы могли заснять его берега. Думаю, это стоит сделать.
Он помолчал, а потом вдруг спросил:
— Скажите, вы умеете говорить по-русски?
— Конечно, но… почему вы об этом спрашиваете?
— Простите, мне хотелось задать вам этот вопрос еще утром. Я долго раздумывал, спрашивать мне у вас или нет, когда узнал, что вы из Чехословакии. Мне нужен ваш совет…
— С удовольствием, разумеется! В чем дело?
— Да вот мучаюсь. Русский алфавит я уже знаю, знаю и довольно много слов. Но что толку, если грамматика никак не укладывается у меня в голове. Шесть падежей вместо наших четырех, трудные окончания вместо наших предлогов…
— Вы учите русский язык, доктор?
— Да. Я хотел бы изучать советскую литературу по моей специальности. У них есть прекрасные орнитологи, а переводов их работ на другие языки так мало!
— А у вас есть учитель русского языка?
— Что вы! Большей частью я околачиваюсь либо здесь, на островах, либо в Пунтилье. Я учу язык сам в свободные минуты по учебнику, изданному еще при царизме. А теперь алфавит у них уже несколько изменился, так что дело у меня подвигается медленно. Мне бы хотелось поскорее научиться…
— В Москве наверняка издали современный учебник русского языка для учащихся, говорящих по-испански. Почему вы не напишете, чтобы вам его прислали?
— Легко сказать, — задумчиво улыбнулся доктор Авила. — Написать в Москву! Не забывайте, что вы в Перу. Я, как видите, по происхождению индеец, а это может кончиться плохо. Мне не хотелось бы потерять работу. Понимаете, ведь для меня дело не только в русском языке. Вам же это нетрудно понять. Я хорошо знаю, что за последние десятилетия сделано в России для угнетенных народов. Результаты их усилий, их успехи, в стремлении сохранить малочисленные азиатские нации, их язык и собственную культуру, достижения в ликвидации всеобщей неграмотности — все это достойно удивления. Вы знаете, я орнитолог, в политике не разбираюсь. И не занимаюсь ею. Здесь, в Перу, к тому же и нет возможностей изучать идеологию русских, да я и не очень-то к этому склонен. Но в том, что сделали русские, должен быть какой-то здравый смысл, раз они смогли добиться такого. Вы ведь познакомились со столькими странами в Южной Америке, вы видели наших людей, индейцев. Вы ведь хорошо знаете, как бедно живут наши люди сегодня…
Из машинного отделения, улыбаясь, смотрит на нас молодой индеец в тельняшке. Юнга, здоровый парнишка с живыми глазами. У него на коленях лежит раскрытая толстая книга.
— Можно посмотреть?
— Это так, господин, испанский словарь.
— Но ведь ты говоришь по-испански очень хорошо.
— Говорю, это правда, но я хочу писать. Хорошо писать. Я… я пробую писать стихи. Я ищу в словаре правильные выражения.
— Можешь показать нам какое-нибудь из твоих стихотворений?
— Не сердитесь, у меня с собой ничего нет. Тетрадь моя дома, в Пунтилье. Но я пытаюсь писать обо всем: о родине, о родителях, о… о любви. Последнее стихотворение я посвятил ребятам из нашей деревни. На будущей неделе я получу интересную книгу. Теорию классического стиха…
Киты идут за кормом
Доктор Авила бросил взгляд на спокойную гладь океана. Потом неожиданно обернулся к нам:
— Приготовьте камеры, через четверть часа пройдем мимо острова Бальестас. Эй, капитан, в проливе сбавьте немного ход!
Изборожденные расщелинами отвесные скалы архипелага Бальестас, которые во время нашего отплытия из Пунтильи были скрыты за мысом Пунта Пехерей, появились на горизонте так, словно кто-то вывалил на стеклянную доску пирожки из песка. Через час это уже были не детские пирожки.
За это время они разрослись до гигантских размеров и с каждым мгновением приближались к нам. Черные тучи поднимались над отвесными скалами островов; разбиваясь на отдельные точки, они стремительным дождем падали с неба в воду и снова взмывали в безоблачное небо. От живой тучи то и дело отрывались длинные стаи; они летели волнами, вычерчивая в воздухе бесконечную синусоиду, и тут же рассыпались, едва птицы одна за другой начинали откалываться от эскадрильи. Пикируя на воду, они с лету врезались в нее, и вся поверхность пенилась, как от града.
— Сегодня северо-восточный ветер, он дует от нас в сторону острова, — раздался голос Авилы. — Иначе мы бы давно уже почувствовали близость гуано. Носом! Нам придется обогнуть острова Чинча с другой стороны, с запада. Там уж от этого аромата не избавиться.
— Скажите, доктор, что это такое там, впереди? Вон там, чуточку правее!
— Где? Я ничего не вижу.
— Столбы воды над поверхностью. В последний раз мы видели их у южного побережья Африки, во время охоты на китов.
— Вполне возможно. Для нас это всегда хорошее предзнаменование. Да, вон там, вы правы, это киты. Они идут сюда из полярных областей за анчоусами. Это основная пища всех птиц на наших островах. Вы ведь наверняка знаете анчоусы. Engraulis rigens Jenyns. Их продают в масле, хорошо засоленными, они очень вкусны, и лучше всего они как закуска! Но вернемся к китам! Как только они появляются возле наших островов, можно уже не заботиться о корме. Нам пока неизвестно, чем это вызывается, но течение Гумбольдта не постоянно, и иногда условия в нем меняются настолько, что оно вовсе не приносит нам анчоусов. Для птиц это катастрофа. Вы бы плакали, увидев острова, когда там начинается повальный голод. Все, что не может бежать, умирает…
Постепенно минуем острова Бальестас. В 200–300 метрах от нас проплывают отвесные стены, изъеденные солнцем, ветром и водой. Подойти ближе капитан не рискует. Под самой поверхностью воды скрыты острые утесы, которые у берегов выступают из воды, как острия стамесок, иглы и шипы, вытесанные из камня миллионами ударов морского прибоя. Фантастические скалистые замки с зубчатыми бойницами, причудливые пещеры и тоннели, наполненные вспененной водой, клочок песчаного пляжа с блестящими бурыми валунами.
Вдруг один из этих отполированных валунов шевельнулся. Что такое? Или это обман зрения? Нет, вот зашевелился второй, третий, у них выросли неуклюжие ласты, и вот эти «валуны» уже ковыляют к прибою, пока волна не слизывает их вглубь. Стадо морских львов. Они безмятежно грелись на песчаном берегу защищенного залива, а теперь испуганно удирают от опасности.
Круглая бульдожья голова самца еще раз выныривает за кормою катера, любопытно озирается и исчезает под водой.