Это отрешение от мирской суеты было чисто внешним. Гипатия глубоко переживала, когда слышала о бесчинствах «святого воинства» епископа Кирилла. Она не могла забыть разгрома Серапиума, не могла смириться с тем, как невежественные фанатики жгли костры, бросая в них ценнейшие книги величайших мыслителей древности. Но она знала и то, что за ее спиной плетутся интриги и достаточно было дать малейший повод, чтобы Кирилл воспользовался им для расправы над нею.
Она была удивительно мудра и прозорлива. Епископ Кирилл все чаще повторял ее имя. Имя язычницы, смущающей умы и не желающей покориться его воле. Что проку в ее учености, если она не сообразуется с христианскими идеями. Нет, не такая ученость нужна христианству. Гипатию следовало приструнить. Надо было, чтобы все видели, что никакой авторитет не может устоять перед авторитетом христианской веры, никакая мудрость не может соперничать с мудростью Христа. Но как это сделать?
Кирилла бесило то, что он вынужден был при встречах с Гипатией улыбаться ей, проявлять учтивость и вежливость. Он понимал, что откровенная недоброжелательность могла обернуться против него самого. При всем своем желании он не мог вступить с ней в открытую борьбу.
Ему доносили, что в своих лекциях Гипатия очень тонко и умно опровергала высказанные им в проповедях суждения о Платоне. Она не упоминала Кирилла, но нетрудно было догадаться, что речь идет о нем. Он был не только проповедником, но и богословом, выдвигал свои доводы против Платона, которые и становились объектом строго логичных умозаключений Гипатии. Он молча выслушивал доносы, думая про себя, что придет час рассчитаться с нею за все.
Кирилл верил в свою миссию довести до конца борьбу с язычниками в Александрии, увидеть торжество христианства. Он дал слово Феофилу, когда тот лежал на смертном одре, и готов был сделать все, чтобы сдержать его.
Он медленно ходил по мраморному полу из угла в угол, обдумывая решение. Он всегда обдумывал все тщательно, чтобы не сделать неверного шага. Наконец остановился, размашисто перекрестился и прошептал: «Прости меня, господи, все во славу твою». Потом кликнул слугу…
Когда в покои епископа ввели чтеца Петра, он осмотрел его с головы до пят, словно впервые увидел. Кирилл кривил душой перед самим собой. Он давно знал этого монаха, который прислуживал еще Феофилу. Когда Кирилл задумал расправиться с префектом, то поручил это именно Петру, отправив его к монахам, жившим в скитах, расположенных в Нитрийских горах близ Александрии. И Петр привел их в город, дав сигнал к нападению на колесницу Ореста. Петр принимал участие в расправе над иудеями, в разгроме христианских сект по приказу епископа александрийского.
Кирилл медлил, разглядывая чтеца. Блуждающие глаза фанатика, низкий, изборожденный морщинами лоб, сильные жилистые руки и преданный, как у собаки, взгляд — весь внешний вид его убеждал в том, что этот не задумается над высокими материями, когда речь зайдет о выполнении христианского долга. В конце концов, для него, как для каждого христианина, главное — заслужить спасение в царстве христовом. А это епископ мог обещать со спокойной совестью.
Кирилл отвел глаза в сторону, словно ни к кому не обращаясь, начал говорить о том, что жаждет умиротворения среди горожан, что нескончаемые распри отвлекают от служения господу. Но что поделаешь, если есть люди, которые смущают умы, ненавидят христиан, мешая всеобщему примирению. Он, Кирилл, давно протягивает руку префекту, желая вместе с ним установить мир в Александрии. У него только одно требование: чтобы никто не препятствовал христианам исповедовать свою веру, ведь его обязанность — заботиться о своих чадах, которые вручили ему епископский жезл, доверив свои судьбы. Но язычники препятствуют этому, пытаются настроить против него префекта. И главная среди них — Гипатия…
Он говорил долго, вышагивая по мраморным плитам, лишь краем глаза поглядывая на Петра. Потом неожиданно остановился подле него, просверлив глазами:
— Готов ли ты выполнить свой христианский долг во имя величия церкви Иисуса, во имя погибели проклятых язычников, врагов христовых?
— Готов, — отозвался Петр.
— Готов ли ты именем господа поклясться, что сохранишь тайну во веки веков до судного дня, когда воздастся тебе по заслугам?
— Готов.
— Тогда слушай, ибо святая церковь вверяет в руки твои богоугодное дело…
Волны набегали на берег, бились о скалы и, бессильные сокрушить каменную твердыню, откатывались назад. Теплые брызги обдавали лицо Гипатии. Она не уклонялась от них, а, напротив, тянулась к ласковому дыханию моря.